Сергей Валяев - Порнограф

Полет завершился успешным запуском моего тела (по инерции) в тамбурную площадку последнего вагона уже уходящего с полустанка скорого. Проводница Тамара возмутилась крепкими словами, потому что мягкую посадку я совершил именно на её такелажные формы. Нас примерила кредитка, обнаруженная железнодорожной стюардессой в кармане моих брюк. Это я говорю про ассигнацию, а не то, что отдельным гражданам подумалось. Дальнейший путь мной был совершен у потолка. Но на запасной полке, куда обычно запихивают неподъемный груз. Вот я в качестве куля с мануфактурой и прибыл в столицу своей родины, которая встретила мятого путешественника с пренебрежительным равнодушием и фанаберией. Огромные дома новых микрорайонов плыли в утреннем мареве, как айсберги в холодном океане. На дачных перронах толпились люди, похожие безвкусной одеждой на грибников. И каждый, заметно, был занят исключительно своими проблемами и правильной работой пищеварительного тракта. Я тоже мучился изжогой и больной головой. О чем доверительно пожаловался проводнице на прощание, как сестре Красного Креста и такого же Полумесяца. Тамара, обиженная моим ротозейством касательно её богатых форм, процедила:

— Пить меньше надо, козел, — и добавила ещё кое-что. На языке суахили. И я поплелся, куда меня послали. На «hous». То есть в дом родной.

… По прибытию я не заметил существенных перемен, кроме отсутствия сочинского дендрария. Бабульки все воевали на кухне, алкаши спешили сдать стеклотару, беспрестанно трещал телефон (и я его отключил), мой кот валялся на тахте, изображая меня. Я плюхнулся на него и уснул глубоким, как колодец, сном, успев задать себе вопрос: где они все, те, кто так жаждал меня видеть? Вот так всегда: обещают златые горы, а отправляют на ядовитые рудники. Приумножать богатство родины.

Пробудился от шума — в сумеречную комнату вваливались мои друзья. Увидев меня, Сосо помрачнел дождевой тучей, которые люди, а Миха Могилевский, авантюрист и общественник (в другой жизни), подпрыгнул до потолка. Был малого росточка и плешив, как верблюд-сторожил в столичном зоопарке, что не мешало кипеть его разуму всевозможными бредовыми прожектами. И радоваться жизни.

— Спасибо, друг, — прослезился Могилевский, обнимая меня, — что приехал. Ты сделал доброе дело, очень таки доброе дело.

— Да, ладно, — застеснялся было я такого братского отношения к своей фигуре, да услышал, как матерится Мамиашвили. — Ты чего, князь?

— Нэчего, — буркнул тот, вытаскивая портмоне. — Черт тебя принес!

— Как это? — задохнулся от возмущения. — Дернули меня, как кота за хвост? Что происходит вообще?

И что же? Оказывается, мои друзья сделали ставки на меня, как на ипподромную лошадь: приеду-не приеду. И Мойша, конечно, завладел суммой, на которую можно жить припеваючи месяц. На острове с кипарисами. Я обиделся от такой подлости и заявил, что снова драпану в родные прерии. Если со мной, выступающим в качестве призовой кобылы, не поделятся.

— Вот твоя доля, — и Сосо вручил мне «Nikon», пылящейся на телевизоре. — Владей и ни в чем себе не отказывай.

— И это все? — завопил дурным голосом. — Так друзья не поступают! Да, я после этого на одном поле…

Внимательно выслушав мои притязания и поэтический складный слог, парочка призналась в истиной причине срочного вызова. И какая это причина, черт бы вас взял?! Мои товарищи заговорщически переглянулись, насильно удалили кота из комнаты, как свидетеля, наглухо закрыли дверь и ответили на мой вопрос. Когда я осознал всю подноготную интрижки, то мне сделалось дурно, будто я тяпнул не разбавленного керосина — вместо бензина.

— Вы что, — поинтересовался я шепотом здоровьем приятелей, — совсем того… е…нулись?

— Да, нет, — сказали они хором. И хотели показать справки из клиники имени Кащенко.

Я запротестовал: не надо справок, их можно легко купить. В переходе подземки. И начал задавать новые вопросы, стараясь определить степень помешательства друзей. Те делали вид, что находятся в полном здравии, и всячески пытались доказать это мне. Логикой и смыслом. С точки зрения дня сегодняшнего, замешенного на нарушении всех законов, их планируемые действия были вполне трезвы, а вот как быть с точки зрения христианской морали?

Разумеется, я был высмеян самым беспощадным образом: какая к такой-то матери мораль во времена всеобщего блуда, как политического, так и экономического?

Дано Высшее дозволение дядюшкой Джо, а также Мировым банком и Международным валютным фондом на грабеж страны, нарождающейся, блядь, демократии. Царь-батюшка в глубокой телесной и душевной хворе, точно зомби, а молодые опричники, рыжие, плешивые да кудрявые, выполняют сверхзадачу по превращению всего нашего евроазиатского пространства, справного природными ресурсами, в колониальный придаток для пищеварительных нужд мировых капиталистических держиморд во главе с USA.

Такая открытая политэкономика ввергла меня в ещё более печальное состояние. Была надежда: все, что творится у нас, есть следствие нашего самородного распи… дяйства, ан нет, оказывается, существует точный расчет по разложению и уничтожению великой сверхдержавы. Известная всему народу пятая колонна, как короеды, разъедает изнутри когда-то здоровое и мощное дерево. И не надо никаких бомбовых атомных ударов по индустриальным городам, достаточно направить гуманитарную помощь в коробках из-под ксерокса, и вся страна, как шлюха, падет под пердунишку дядю Джо. И будет исполнять его любое мудацко-снисходительное желание.

— Не может такого быть, — держался я. — А почему народ не возмущается?

— А где ты видел народ, балда? — спросили меня. — Есть население. А оно, как тебе известно по истории, безмолвствует. И пусть лучше так, а то прольется кровушка рекой Волгой-матушкой.

Я развел руками — как жить дальше? А вот так и жить, в предлагаемых условиях. До лучших времен, которые возможно наступят. А, может, и нет.

— Но… шантаж, друзья мои. Какая это… порнография, — развел я руками от беспомощности.

— И это говорит он, порнограф, — возмутился Сосо. — Кто эти фотки сладил?

— А кто мне эту работку помойную пристроил? — обиделся я.

— Господа-господа, к делу это не имеет таки никакого отношения, вмешался Могилевский. — Надо решать вопрос принципиально: мы начинаем или на этом заканчиваем? И расходимся, как пароходы с мандаринами.

Я выматерился, как матрос, поскользнувшийся на мандариновой корке, что привело к падению в трюм, наполненный гниловатым экзотическим фруктом. Что делать? Не мы выбрали такое паскудное времечко, и поэтому остается либо прозябать в стойкой скудности вместе со всем терпеливым народонаселением, либо сделать ставку на сукно игрового стола в казино, именуемое «Жизнь».