Ольга Баскова - Бриллианты с царской иконы

– Принимайте нового товарища!

Рыжий, цветом волос напоминавший Коле клоуна из цирка, хмыкнул:

– Здравствуйте. Я Иван Полетаев.

Коля назвался и без аппетита принялся хлебать наваристый суп.

– Что после обеда? – шепнул он рыжему. – Сон?

Савин привык, что после обеда отец погружался в спячку, как медведь зимой, и его храп доносился до гостиной.

Иван расхохотался:

– Сон? Как бы не так. Лекции у нас, господин Савин. Сейчас пойдем на чистописание. А потом еще уроки. Да не переживайте вы так! Привыкнете. Кстати, прогулки по саду у нас очень часты. Вам здесь понравится.

Коля ничего не ответил, только мрачно посмотрел на рыжего.

Он хотел сказать, что ему здесь не понравится никогда, это совершенно точно, как дважды два четыре. А еще он убежит отсюда, дайте время – и убежит. Но стоило ли открывать душу богатеньким мальчикам? Вряд ли они бы поняли его. Скорее всего, лицеисты выдали бы его надзирателям, которые постарались бы ограничить его свободу.

Савин отставил тарелку с недоеденным супом и принялся катать хлебный мякиш.

Гувернер тут же сделал ему замечание, и Николай досадливо поморщился.

Вскоре Алексей снова строил их в шеренгу. Лицеисты пошли в класс, на урок чистописания.

Профессор Иванов, тучный отечный мужчина, не понравился Савину. Он сразу придрался к почерку новенького, заметив, что Николай получит немало нареканий от начальства, если не заставит буквы стоять ровно, как солдаты на параде.

Коля заскрипел пером, изображая старание и стараясь сдержать слезы. Он хотел домой, к маменьке и папеньке, и уже ненавидел лицей всем сердцем.

В первый день своего пребывания в этом учебном заведении мальчик дал себе клятву сбежать при первой же возможности – и клятву не сдержал, даже забыл о ней через несколько месяцев.

Неглупый и общительный, он подружился с ребятами, и вскоре они дружно выпускали лицейскую газету, со всем пылом молодости решая, чьи стихи поместить в очередном номере.

А стихи здесь писали многие. Коля тоже попытался подбирать рифмы, и это выходило у него неплохо, но сами стихи получались какими-то короткими и глупыми.

Он решил, что это занятие не для него, его душа не лежала ни к одному предмету. Математика казалась скучной, чистописание утомляло, языки, особенно латынь, наводили тоску. Немного оживляла гимнастика, однако стоило задуматься о будущем, многие его товарищи уже знали, кем станут.

Коля пробовал погрузиться в книги, начал читать без разбора, но и они оставили его равнодушным. При чтении Савина занимало лишь одно: как тот или иной писатель создал свое творение? Где он взял терпение?

Взвешивая на руке какой-нибудь толстый том, мальчик представлял худого замученного человека в очках, не видевшего ничего, кроме белых листков бумаги и чернильницы.

Вот это труд! Интересно, хорошо ли за него платят? Хотя какая разница, он бы помер от такой работы!

Этими мыслями Савин поделился с Иваном Полетаевым, с которым сразу подружился.

Рыжий Ваня был такой же непоседливый любитель проказ, как и Коля, и не раз сменял своего приятеля в комнате для наказаний.

– Ерунда это все, – досадливо отмахнулся Ваня. – Я вот думаю на праздники в оперетту сходить. В театре, между прочим, новую оперетту поставили, «Прекрасная Елена». Многие от нее в восторге.

– Перед Рождеством, – решил Коля, подумав, что его бабушке, чванливой статс-даме, это не понравится, и нужно будет сочинить какую-нибудь причину, чтобы улизнуть из дома, – на Рождество Савины собирались к ней.

– Здорово, – согласился Полетаев и потянул друга за рукав. – Пойдем, на латынь опоздаем.

Савин скривился. Он терпеть не мог латынь и греческий.

Профессор Калиновский, помешанный на театре, часто водил туда воспитанников и сам пытался создать в лицее свой театр, написав пару произведений с претензией на древнеримские и древнегреческие трагедии и с таким же множеством ролей.

Сегодня они тоже репетировали. Коля любил играть на сцене, но эти роли с длинными монологами никак ему не давались, он не мог выучить больше трех предложений. Калиновский злился и чуть не топал ногами.

– Отдайте мою роль другому, – сказал Савин и улыбнулся, оглядев понурых товарищей. Их тоже тошнило от нудной зубрежки. – Я стараюсь, но у меня ничего не получается. Вы же сами видите.

– Я вижу, что вы ленитесь, что вы недостаточно прилежны, – ответил профессор, тряхнув длинными седоватыми волосами. – И кому, скажите, я дам вашу роль? Все ваши товарищи участвуют в нашем спектакле.

Коля, вспомнив о темной комнате для наказаний, вытянулся в струнку и изобразил полную готовность попробовать еще раз.

– Обещаю, я выучу роль! – с чувством проговорил он, и Калиновский, дернув себя за козлиную бороду, уже посеребренную временем, удовлетворенно кивнул:

– Хорошо, попробуйте еще раз.

Савин попробовал, и получилось вполне сносно. Профессор даже выдавил скупую улыбку:

– Действительно, уже лучше.

Он редко хвалил своих воспитанников, и эти слова считались наивысшей похвалой.

Полетаев тихонько толкнул его локтем и хихикнул:

– Шарман.

Лицеисты, стоявшие рядом, хихикнули.

Калиновский обвел всех недовольным взглядом:

– Не вижу ничего смешного, господа. Давайте начнем сначала. Вам всем далеко до совершенства.

Коля снова старательно проговаривал ненавистные фразы и думал о театре.

О, эта неповторимая атмосфера: гудевшая, как огромный пчелиный улей, довольно разношерстная публика.

Коля уже знал, что состоятельные господа арендовали удобные ложи на весь сезон, а самые бедные довольствовались стоячими местами на галерке.

Именно на галерке оказался и он со своим лицейским другом: родители не давали им много денег. В канун Рождества все выглядело особенно привлекательным: и богатые, красиво и модно одетые дамы в мехах и бриллиантах, оставлявшие после себя шлейф тончайших заграничных духов, и сопровождавшие их господа во фраках и пальто с меховыми воротниками, и молоденькие хорошенькие актрисы, тонкими чистыми голосами выводившие партии.

Оперетта, на которую так стремились попасть мальчики, «Прекрасная Елена» Оффенбаха, действительно была выше всяких похвал – легкое, веселое творение, не пощадившее немеркнущую классику.

Всем известный сюжет из гомеровской «Илиады» композитор превратил в остроумную пародию на серьезную оперу и на современную ему действительность. Зрители то и дело разражались взрывами хохота, особенно восторгаясь беседой жрецов Калхаса и Филокома, а Коля во все глаза смотрел на красавицу актрису, игравшую главную роль.