Лариса Порхун - В ритме ненависти

Своей кульминации достигла она в тот день, когда мать, глядя, как он невыносимо долго и монотонно размешивает в кружке чай, протягивая ему бутерброд с сыром, осторожно произнесла:

– Ты успел попрощаться с сестрой? И встретив его недоумевающий взгляд, пояснила:

– Ну, они же уезжают на днях, в этот свой Израиль, – и, заметив, как мгновенно отхлынула кровь от лица её сына, и с какой мультипликационной, противоестественной скоростью, превращается оно в землисто-серую, страдальческую и постаревшую маску, испуганно добавила:

– Господи! Да ты что, ничего не знал? Ну как же она тебе не сказала, вы же встречались? Гриша! – бросилась она за ним в прихожую, – Ты куда, сынок? Да, послушай меня, может это и к лучшему, я же вижу, как ты к ней относишься… Так случается в жизни… Но нельзя этого, она ведь сестра твоя, понимаешь?

– Не сестра она мне, ясно?! И не смей называть её так… – Моня на мгновение повернулся к матери, и она отшатнулась от полыхнувшей в его глазах ярости…

– Нужно перетерпеть, Гриша…– уже тише сказала она, – Потом легче будет… – последние слова Ирина крикнула уже в пролёт лестничного марша. Ответом ей была хлопнувшая, за выбежавшим сыном, с тяжёлым, натужным лязгом железная дверь подъезда.

Вот, пожалуй, и всё. На этом историю первой, и как выяснится, последней любви пятнадцатилетнего Гриши Монеева, в миру Мони, можно было бы закончить. Если бы с неё, как раз, всё только не начиналось.

А с Ангелиной перед её отъездом, он так и не увиделся. Был только один телефонный разговор, во время которого она сказала, что это ни к чему. А на его вопрос, почему она решила не сообщать ему об отъезде, она, сделав паузу, ответила:

– А что бы это изменило?

Моня хотел закричать в трубку, что всё, быть может, всё бы это изменило, но понял, что она права. Это ни на что бы ни повлияло, потому что он слабый и никчёмный. Он ни в состоянии никого защитить и ни на что повлиять. Поэтому с ним и происходит то, что происходит.

Но оказалось, что расстались они не навсегда. Через одиннадцать лет Ангелина вернулась. И когда Моня увидел, как изменилась его прелестная девочка с прозрачными глазами, то тогда же подумал, что лучше бы она умерла.

8.

Капитан Воронцов смотрел на бледного испуганного человека с взъерошенной причёской и суетливыми пальцами, ни на одну минуту не остающимися в покое, и в который раз подумал о том, что они снова напрасно теряют драгоценное время. Но процедуру допроса необходимо было завершить.

– Так, Федорчук, я не спрашиваю тебя, что ты делал потом. Меня интересует, куда ты направился сразу после того, как вышёл из клуба вместе с девушкой? Улавливаешь разницу или тебе популярно объяснить? Парень облизнул пересохшие губы, машинально пригладил волосы, после чего отдельные вихры упрямо возвратились в исходное положение:

– Да не вёл я её никуда, говорю же, потанцевали немного, а потом я решил на улицу выйти, на свежий воздух, – Максим Федорчук, задержанный, как подозреваемый по делу об убийстве с особой жестокостью двадцатитрёхлетней Ангелины Огинской, вздрогнув, быстро обернулся на звук хлопнувшей за Беликовым двери:

– Да я вам клянусь, я её знать не знаю, даже имени не запомнил, говорю же, пьяный был… Я вообще, со своей тёлкой должен был там встретиться, да только она не пришла, а эта Анжелика…

– Ангелина, – автоматически поправил Воронцов.

– Ну да один хрен, я даже не помню, чтобы с ней специально выходил, закуриваю, а тут она, тоже уже здорово вмазанная, – сигареткой, мол, не угостишь? Она мне и не понравилась, кстати. Тем более мочить её, на фига, спрашивается?

– О чём вы говорили? Давай, Федорчук, напрягись.

– Да ни о чём, что я помню что ли… О природе, о погоде… А, ей вроде позвонил потом кто-то, она мне махнула, и отошла… Вот и всё, а я такси взял и домой поехал, даже внутрь уже не заходил, чтоб с пацанами попрощаться, так как почувствовал, что слабею очень… Чего вы ко мне конкретно пристали? Да это кто угодно мог быть, она там часто тусуется, я её несколько раз видел, и каждый раз кто-нибудь да ошивался возле неё… Федорчук громко шмыгнул носом, закинул ногу на ногу, обхватив себя за пояс руками и отвернулся от Воронцова, мерно покачиваясь на стуле.

– Да потому что, по нашим сведениям, ты последний, кто видел девушку живой, понимаешь? То есть, как нам известно, в районе двух часов ночи, вы мило беседуете, как раз под камерой видеонаблюдения, затем девушка быстро уходит, а ты, Федорчук, именно ты, идёшь за ней следом… После этого она пропадает…

– Да не за ней я шёл! – вскочил со стула тот, – А хотел бомбилу поймать на пятачке, домой мне надо было, – в голосе парня явно стали проскакивать слезливые нотки, – Я даже не смотрел, в какую сторону она пошла, клянусь вам! Мне реально хреново было, я свою норму знаю, поэтому и заторопился, – он всхлипнул и снова шумно потянул носом. «Этого ещё не хватало», – раздражённо подумал Воронцов. А вслух сказал:

– Тебя никто не обвиняет, Максим, успокойся, – ведётся следствие, мы обязаны отработать все версии, и нам было бы легче со всем этим разобраться, если бы ты обстоятельно и подробно рассказал о том, что происходило в тот вечер. Поэтому, не нервничай и не суетись, а ещё раз постарайся вспомнить: во сколько ты пришёл в клуб, при каких обстоятельствах увидел Ангелину, может быть запомнил кого-то, или тебе показалось что-то подозрительным, в котором часу ты оказался дома, кто это может подтвердить…

После очередного бесполезного допроса, Сергей Воронцов, сцепив руки на затылке, откинулся на спинку кресла. Каким-то шестым, но тотально довлеющим над всеми остальными чувством, он понимал, что оба эти убийства, совершил один и тот же человек, при этом, не обязательно серийный убийца. И дело даже не в совпадающих по некоторым признакам характере этих преступлений, не в их общей изуверской жестокости, и не в этих письмах-откровениях, размещаемых в социальной сети, которые, кстати, первой обнаружила его старшая дочь, а вовсе не их хвалёные спецы из особого отдела. Нет, дело было в другом. У обоих преступлений был одинаково явный, хотя и едва уловимый душок. Адская смесь ненависти, скрытого гнева и животного страха, тщательно маскируемого под агрессию. Капитан Воронцов всей своей кожей, всеми фибрами ощущал этот запах. Для него он был настолько явственным и раздражающим, что поднимал в нём какие-то скрытые, тёмные пласты из прошлого, те воспоминания, чувства и переживания, о которых он давно забыл или сознательно избегал. Он будил в нём звериное чутьё, о котором Воронцов даже не подозревал. Ему оставалось только идти по следу.

Но как совершенно верно заметил майор Васильев, запах к делу не пришьёшь. Капитан чувствовал себя связанным по рукам и ногам, так как в отделе даже слышать не хотели об объединении этих дел. Кроме того, папка с делом об убийстве Киры Станичной, уже лежала на столе Беликова. И вот, почти два с половиной месяца они занимаются тем, что допрашивают, по мере поступления, то тех, то других подозреваемых, и почти всегда это происходит многократно и по-прежнему с нулевым результатом. Сначала провозились с перепуганным на всю оставшуюся жизнь, несчастным Пестрыкиным. Затем, во время расследования убийства Киры, основными подозреваемыми, в порядке живой очереди, стали родной дядя и два её одноклассника. А теперь вот, нужно отработать этого дурня Федорчука. Самое главное, что с первого допроса было понятно, что никакой он не убийца, и вообще не при делах, но требуется изображать кипучую деятельность, отчитываться о проделанной работе…