Лора Олеева - На выдохе сна

И вот снится мне, что я днем возвращаюсь к себе домой и к подъезду подхожу. Подхожу и подъезд свой не узнаю – вроде он, и в то же время не он. Весь блестит, как новенькая монетка. Стекла натерты до скрипа, а дверь, как игрушечка, новенькая. Я в душе поразилась, что с подъездом такие удивительные метаморфозы произошли, и внутрь вошла.

А лифта почему-то в доме нет, это во сне-то. И стала я подниматься к себе наверх пешком. Иду, а от шагов звук такой раздается гулкий, прям по всему подъезду гуляет. И на звук этот из квартир жильцы головы высовывают и на меня смотрят. И вижу я, что ни одного знакомого лица нет, все какие-то чужие, и смотрят так неприятно, враждебно как-то, так что я вся перепугалась, пока до своей квартиры дошла.

Сердце от страха стучит, я в квартиру звоню, а весь подъезд за мной наблюдает с напряженными лицами. Дверь в квартиру открылась, и я вошла.

Смотрю – и дом родной не узнаю. Совсем другая квартира, ну ничуть не похожа на мою обычную. Все чужое – и цвета, и мебель, и вещи. Ну ничего схожего нет. Мама меня встречает, ласково так улыбается и в кухню зовет. Только чувствую я, что опять что-то не так. С виду это моя мама, но что-то в глазах не то. Я оробела и за мамой на кухню пошла.

Сижу на табуретке и никак не пойму, что же со мной приключилось. Мой это дом или нет, моя это мама или только подделка под нее? А где же тогда моя мама? Куда она делась? Сижу я так, на душе тоска страшная, а эта другая мама все что-то мне рассказывает и говорит потом: «Подожди, Настенька, я тебе сейчас покушать дам». А сама стоит ко мне спиной и что-то готовит на плите. Я сижу в полной прострации, и не знаю, что мне делать.

И вдруг вижу я в зеркало (оно во сне почему-то прямо над плитой висело), что эта моя другая мама берет что-то из банки и в суп бросает, потом еще и еще. И вижу я, что в банке этой полно гвоздей, иголок, булавок и лезвий. И она все это в суп побросала и половником помешала.

Потом налила полную тарелку и передо мной поставила. И говорит: «Покушай, Настенька». Стоит и смотрит на меня. Я в ужасе, говорю: «Не буду я это есть». А она: «Еще как будешь, как миленькая». А тут в комнату отец входит, а руку правую за спиной держит. И спрашивает мать: «Что, не ест?» И на меня посмотрел. Гляжу и вижу отчетливо – не мой это отец, похож только, но глаза другие – холодные и злые. «Ну-ка, ешь, – говорит, – а то силком заставим».

И стало мне так страшно, так страшно. Сама не знаю как, вывернулась я и бросилась вон из квартиры. Рванула вниз по лестнице, бегу, а сама думаю: вот сейчас выскочит жилец из квартиры какой-нибудь и меня схватит. И правда – стоит мне пробежать, как сзади дверь хлопнет, и снова другая и так далее. А сверху эти, которые ненастоящие мои родители, тоже выбежали и кричат: «Настя, ты куда, вернись сейчас же!»

Выскочила я на улицу, стою перед подъездом, вся в шоке. Смотрю и не понимаю. Все в порядке, вот дом, вход крайний справа, только не мой это подъезд, да и все. Фальшивка, ловушка. А выглядит один в один.

Посидела я так на лавочке перед подъездом, а что делать, и не знаю. Домой надо возвращаться, скоро ночь, а где он, мой дом-то? Слезы у меня текут, жалко мне себя ужас как.

Опять подошла к подъезду. Заглянула внутрь. Ну не мой это подъезд и все, хоть убей. Нету там моих родителей, только оборотни эти, которые меня погубить хотят. Но где же мои-то родители? Где подъезд мой? Не мог же он вот так взять и исчезнуть.

Стою перед входом и глаза пялю на дом свой. Вот поддельный подъезд, а справа от него лесенка в подвал. Спустилась туда. Вот дверь в подвал. Смотрю, а еще правее какая-то другая дверка, такая низенькая, старая, неказистая. Я ее раньше никогда не видела. Что это за дверь, думаю. Толкнула ее, и она открылась. Вошла я туда и попала в свой подъезд.

Только опять он не такой, каким должен быть. Такое чувство, что тысяча лет прошла с тех пор, как тут люди жили. Все ступени мхом зеленым поросли, перила обломаны, в разбитые окна ветки деревьев влезли. Пролеты лестницы покривились, тут и там провалы зияют. На такую лестницу и ступить-то страшно.

Вышла я оттуда, стою и думаю. Что же делась? Куда мне идти: в красивый подъезд (но там же оборотни!) или в этот стремный? Короче, собралась с силами, вернулась в этот страшный подъезд и стала подниматься осторожно, прижимаясь к стенам. Ступени под ногами проваливаются, один раз даже нога застряла в корнях, еле выдернула. Короче, еле жива осталась, пока к себе на этаж поднялась. Дверь в квартиру нашу тоже вся старая, покоцанная и как будто жуком источена. Постучала я и стою ни жива ни мертва.

Дверь открывается, а на пороге мама моя! Моя, родненькая, настоящая! Как я бросилась ей на шею! «Мамочка, – кричу, – любимая!» А та тоже плачет, говорит: «Настенька, нашлась, доченька, я уж думала, мы и не свидимся с тобой». Как мы с ней слезами залились, и тут проснулась я. Лежу и плачу, и так грустно мне, что словами не передать. Так и лежала в постели и шмыгала, пока сестра не проснулась и не спросила: «Ты чего, простудилась, что ли?»

Приснилось и приснилось, скажете вы, что тут такого, кому подобные сны не снятся? Может, и так. Но мне от моих снов так муторно, так тошно. Засыпать боюсь, а как проснусь, хожу вся, как в воду опущенная. Даже голова стала часто болеть от всех этих сновидений, и слабость такая иногда накатывает дикая. Тут вдруг однажды ни с того ни с сего голова закружилась, едва в обморок не упала. Короче, совсем меня эти сны доконали. А главное-то даже не в этом, не в плохом самочувствие.

После того, как мне тот сон приснился, прошла неделя. Я уж про него и думать забыла совсем.

А тут прихожу раз домой после учебы. Дома мать одна. «Есть будешь? – спрашивает, – Я как раз борщ сварила». – «Да не, попозже, вместе с Наташкой поем, а ты налей мне, пока, пожалуйста, молока холодного». Чего-то мне молока захотелось.

Села я на табуретку и смотрю, как мать в холодильник полезла. Достала она молоко и мне наливает в кружку. Ко мне спиной стоит. А потом смотрю я и не пойму, что она такое делает. Взяла со стола рядом с мойкой банку отбеливателя для белья и в кружку с молоком выливает. Я только краем глаза успела это заметить, так быстро она это сделала.

Потом поворачивается ко мне, кружку протягивает, и говорит: «На, Настенька, выпей». Я на нее смотрю ошарашено и вдруг отчетливо понимаю сердцем, что не моя это мать. А она стоит с кружкой этой протянутой и улыбается, а глаза злые, как у той, из сна.

И пока я на нее так смотрю с ужасом, она вдруг тоже понимает, что я все знаю про нее, и улыбка начинает медленно с лица сползать, как пена мыльная со стены. Тогда она говорит мне злобно: «Ну, чего вылупилась, пей, тебе говорю!»

Я с места, как подорванная, сорвалась и в коридор бросилась. Сумку схватила и горохом вниз по лестнице. Выбежала из дома, подальше от подъезда отбежала, чтобы из окна не было видно, за дерево спряталась и стою, а меня всю трясет.