Сергей Валяев - Топ-модель

Я же по приглашению плюхаюсь в кресло, напоминающее, повторю, космическое. Цветкова задумчиво смотрит на мое зеркальное отражение, губами пережевывает некую мысль, потом руками обхватывает мою голову, вертит ею, как предметом не самым нужным, затем говорит:

— Что ж! Если Маша нам доверяет, то мы пойдем самым радикальным путем.

— Каким? — пугаюсь.

Добродушно усмехнувшись, мастер начинает объяснять суть проблемы поскольку изъясняется Эль Леопольдовна профессиональными терминами, то я толком ничего не понимаю. Главное, что осознала: из меня будут вытравлять провинциальность.

— Во-первых, меняем цвет волос, — мастер сосредоточенно смотрит на мое отражение, — согласна? Такой яркой девушке идеально подойдут насыщенные цвета.

— Какие цвета? — задумываюсь.

— Предлагаю придать твоему натуральному цвету более яркий рдяной оттенок.

— Рдяной?

— Красный, значит.

— Вы уверены?

— Поэкспериментируем, — улыбается своим мыслям госпожа Цветкова. Если боишься, закрой глаза.

— Закрыть глаза?

— Расслабься и получай удовольствие.

Да уж, решаю, лучше не смотреть, как из меня будут делать другого человека. Наверное, не самое эстетическое зрелище. Будь, что будет!

Я закрываю глаза, но мысленно представляю действия мастера: вот она моет мои бесцветные волосы, вот она начинает их красить — чувствую кислый запах краски, вот она приступает к моему лицу.

Как картину, пишут мое лицо.

Штрих первый: выбеленное лицо.

Штрих второй: нежные румяна.

Штрих третий: воспаленные розовые веки, темные впадины под глазами, броско выделяющие сами глаза, которые выражали глубокую мысль, недоступную мне самой.

Штрих четвертый: откровенно чувственный рот.

И сидя в полумраке собственных ощущений, я чувствовала, как на моем лице создается нечто неповторимое и необыкновенное. Что? Авангард? Импрессионистские вычуры? Квадратура круга? Или знаменитый «Черный квадрат»?

— Отлично! Прошу смотреть! — и я открываю глаза.

Я открываю глаза и тут же закрываю. Почему? Потому, что на меня через зеркало смотрела странная женщина. Она была мне незнакома страстно-порочная ликом, волоокая, с яркими красными волосами, изображающими некую замысловатую конфигурацию, похожую на древнеэллинский замок.

— Вот это другое дело, — цокает языком мастер Цветкова, и я вынуждена снова открыть глаза. — Теперь, Маша, Москва наша.

Да, это была я! Как бы я! Никогда не подозревала, что человека можно так изменить. До собственного до не узнавания.

За два часа из провинциальной простушки вылепили столичную штучку, способную теперь без проблем заступить на олимп Высокой моды.

Ну и ну! Не поверила такому превращению, да как не верить своим глазам.

Вероятно, вид у меня был самый дурацкий — Эль Леопольдовна добродушно хохотнула: молодцом, а вот некоторые впечатлительные натуры в обморок падают.

— Нравится? — вопросила госпожа Цветкова.

— Нравится, — отвечала я с заметной оторопью. — Такое впечатление, что это не я.

— Ты-ты-ты! — горячо убеждали меня в обратном. — Еще скажешь мне спасибо, девочка.

— С-с-спасибо, — поднималась на слабые ноги. — А не слишком ли я… яркая?..

— Я себя ещё сдерживала, — посчитала нужным сообщить Эль Леопольдовна. — Не прячь свою красоту, девочка, и мужской пол будет у твоих ног.

Я невольно посмотрела вниз — пока под моими ногами линолиумный пол, по которому я и пошлепала на выход из косметического кабинета. Шла неуверенно, будто боясь упасть в глубокий обморок. Понимаю клиенток г-жи Цветковой: приходишь к ней одним человеком, а уходишь принципиально другим.

Моя двоюродная сестричка Женечка сидела за столиком и, скучая, пролистывала глянцевые журнальчики. Мельком глянув на меня, приближающуюся неким незнакомым колоритным фантомом, она продолжила листать цветную макулатуру. Сделав ещё несколько шагов к ней, родной, я вдруг поняла: она меня не узнает. Не узнает! Вот такая вот невероятная история!

Я растерянно поморгала ресницами, как кукла в отделе галантерейного дивноморского универмага, потом заставила себя произнести:

— Женя?!

Сестра вскинула голову и… нет, в обморок не упала, но на лице её отразилась целая гамма чувств, словно увидела вместо меня… Трудно сказать, что она увидела вместо меня?

— Это ты, Машка? — спросила несколько замороженным голосом.

— Вроде я, — призналась.

— Боже мой! — всплеснула руками. — Тебя же нельзя выпускать на улицу.

— Почему?

— Мужики будут стреляться. Через одного. Или бить морды. Своим спутницам.

— Прекрати…

— Фантастика, — крутила меня, как манекен. — Ну, Леопольдовна! Вытащила-таки наружу твою суть…

— Какую суть?

— Страсть. Порок. И любовь. — И восхитилась. — Ну, Маруська, далеко пойдешь, если не будешь часто падать в разные койки.

— Ты о чем? — топнула ногой.

— Не брыкайся.

— А ты прекращай гадости говорить.

Вся эта ситуация мне ужасно не нравилась: во-первых, была сама вся не своя — во всех смыслах, во-вторых, сестра вела себя так, будто ревновала меня к новому образу, в-третьих, чувствовала, что с переменами во внешности меняется отношение всего мира ко мне.

Последнее трудно объяснить словами, однако привычный мир, сотканный из солнца, ветра, взглядов, голосов, шарканья подошв, автомобильного гула и прочие меняет свое, повторю, отношение ко мне.

Раньше была в этом мире неприметной его частицей, теперь же волею случая и благодаря Цветковой я стала из него выделяться. А это, значит, от меня потребуются дополнительные, душевные траты.

И что делать? Вернуться к себе прежней — милой, провинциальной девочке? Думаю, это всегда успею сделать — довольно подставить голову под струю воды…

— Мне, сироте, совестно идти рядом с тобой, — шутит Евгения.

Я нервничаю и прошу прекратить издеваться — сколько можно? Я настолько взвинчена, что, когда мы выходим на пыльный и загазованный проспект, то все свое недовольство выплескиваю на двух сереньких молодых людей, уставившихся на меня, как на икону. Неприятным визгливым голосом говорю все, что думаю об их бараньей манере таращиться на людей.

— А если это любовь? — сестра оттаскивает меня от пришлых дураков. — С первого взгляда.

— Какая там любовь, — огрызаюсь. — Пусть платят у.е. за осмотр.

— Ну, Маруся, ты в этой жизни не пропадешь, — снова восхищается Женя. — Чувствую железную хватку провинциалки.

— А чем тебе не нравятся провинциалы? — продолжаю злиться.

— Наоборот: я ими восхищаюсь, — отвечает сестра. — Мы, москвичи, все никакие, нам не надо бороться за место под солнцем, а вы бойцы…

Я не слушаю Евгению — огромный Новый Арбат шумит вокруг меня и такое впечатление, что нахожусь внутри гигантской мегаполисной стихии — она подобна океанскому цунами, сметающему напрочь коралловые острова. А я даже не на острове нахожусь — нахожусь на асфальтированном замусоренном столичном пятачке, защищенная лишь собственным честолюбием. Достаточно этого для того, чтобы выплыть к берегу твердого материка? Не погибну ли бесславно в штормовом житейском море? Хватит ли сил для бесконечного заплыва?