Евгения Черноусова - Тридцать три несчастья

– Ложись спать, Катя. Я не приду. Я в Уремовске.

– Вы что там, с папой? Что вы там делаете?

Ха! Три раза ха-ха! Он теперь и дома не ночует! Люба прислушалась к себе и не почувствовала ни обиды, ни возмущения:

– Нет, Катя, он собирался ехать, но, наверное, раздумал. Завтра он придёт домой. Там в холодильнике к обеду всё есть. А на ужин сами сообразите что-нибудь с ним. А если не сможете, сходите к бабушке, она накормит.

– А ты что, не приедешь?

– Да, я задержусь недели на две.

– Как? А Турция?

– Какая Турция, дочь, я в больнице. Проси бабушку, чтобы с вами поехала.

– Ма-ам, бабушка там жизни нам не даст! Ну, приедь пораньше!

– Нет, раньше я не смогу приехать, меня оперируют завтра. Катя, не ной, не трепи мне нервы. Лучше отцу потрепи. Попросись с ним на Кипр.

– Какой Кипр? Он едет на Кипр?

– Ну да, по делам фирмы. Собирается взять с собой… одного сотрудника. А ты попроси его тебя взять. Вроде как секретаршу.

Катя взвизгнула восторженно и отключилась. Ну вот, пусть теперь Серёжа выпутывается.

– Открываем, открываем глаза! Люба, не спать!

И Люба старательно таращится на потолок. В поле зрения вплывает толстощёкое лицо. Со стороны звучит мужской голос:

– Ну, порядок. Освобождайте операционную.

Гремят носилки. Любу не очень нежно перекидывают на них и везут по длинному полутёмному коридору. Когда носилки, дёрнувшись на стыке, въезжают в ярко освещённый лифт, сознание отключается. Выныривает из небытия она уже в палате. Её перекладывают на койку и прикрывают простынёй. Люба видит, как на спинку кровати медсестра бросает её халат.

– Любочка, – это Лена говорит, её вчера прооперировали. Она напротив лежит. Свесила голову с постели, вытянула шею в её сторону. – Что так долго?

Опять провал. Окончательно в себя Люба приходит, когда уже совсем темно. Входит дежурная сестра, включает свет и делает всем уколы. Дальше сон – не сон, а какие-то качели, то отключение, то бодрствование. Болит не живот, а спина. Это из-за мягкой прогнувшейся сетки. Как хочется перевернуться на бок или на живот! Но пока нельзя. Им и уколы из-за этого делают не в филей, а в переднюю часть бедра. Ещё почему-то очень болит верхняя губа. Люба трогает её языком и определяет там большую болячку. Прикусила она её, что ли? Першит в горле, а кашель отдаётся в животе. Шустро склоняется над ней Лена, суёт ей в рот корку лимона: «Пососи, смягчит». И перемещается к соседке: «Судно подать?» Какая молодец, уже бегает!

Часов в пять утра Люба решает: будь что будет, но лежать уже сил нет. Медленно встаёт, перетягивает живот ситцевым платком, набрасывает халат и выходит в коридор. Когда с блаженным выражением лица она возвращается в палату, её встречают изумлённые глаза подруг по несчастью:

– Люба, ты куда ходила?!

– Куда-куда! А то не ясно!

А на утреннем обходе спрашивает, можно ли вставать. И соседки по палате смеются. Теперь уже с разрешения врача Люба прохаживается между кроватями, потом вспоминает о телефоне и достаёт его из сумки. Когда включает, не успевает вглядеться в череду не отвеченных звонков, откликаясь на вызов начальницы:

– Любовь Эдуардовна, вы где?

– Я же говорила… в послеоперационной палате я.

– Прооперировали?

– Выпотрошили…

Маргарита Андреевна – дама холодная, не сказать, что надменная, но отстранённая. Держит дистанцию с подчинёнными, никогда не переходя на «ты» и называя всех по имени-отчеству, даже двадцатилетних девчонок. За те несколько лет, что Люба в этом банке работает, у них ни разу не было разговора о чём-то кроме служебных вопросов. И вдруг начальница её удивила:

– Любочка, я через это пять лет назад прошла. Мне кажется, опухоли по женской части едва ли не у каждой третьей бывают в возрасте между сорока и пятьюдесятью. Жаль, конечно, что тебя это в молодости настигло. Но всё равно, слава богу, что самое опасное позади. Будут ещё послеоперационные сложности, но главное – жива!

– Спасибо, Маргарита Андреевна.

– Я почему тебе звоню? Твои тебя разыскивают. Сынок вчера прибегал, дочь звонила. А сейчас супруг твой к управляющему прошёл. Ты что, никому ничего не сказала?

– Я пыталась.

– Как же так, Люба?

– Ой, да бросьте! Я знаю, что вы сплетни не одобряете, но по банку уже месяц эту сенсацию пережёвывают, что мой супруг пять путёвок купил: три в Анталию для жены и детей и две на Кипр для себя и секретарши. Про Турцию я ему сразу сказала, что не поеду, что мне под южное солнце нельзя, а в больницу надо. А он – что мне в больницу не надо, у него мама медик, она лучше знает, что мне надо. И детям твердил: вы поедете с мамой, никуда она не денется!

– Вот сволочь! А по поводу Кипра?

– Я ничего сгоряча не делаю. Понимаете, они с мамашей своей могут сказать: ушла от мужа – справляйся сама. И не принять детей на время моего стационара. Опередив, уедут всей своей семейкой, чтобы выставить меня кукушкой, бросившей своих детей. А я останусь с детьми, но при своей опухоли. Поэтому мы три недели вели разговор слепого с глухим. Но уехала я первой, оставив детей мужу.

– Ты безоговорочно решила разойтись?

– Такого не прощают. Я себя не на помойке нашла.

– Я поняла тебя, Люба. Всё, пока, управляющий вызывает.

Прооперировали вчера троих. Двое только к вечеру попытались встать, постояли у койки и снова залегли. А Люба весь день то полежит, то походит, а к вечеру вываливается в коридор, где воздух не в пример свежее, и шаркает из конца в конец. Санитарка, везущая на тележке тюки грязного белья, качает головой:

– Ну, ты скаженная, вчера в реанимации до четырёх часов откачивали, губу вон как порвали, а сегодня уже кросс даёшь. Ох, и живучи русские бабы!

А назавтра приезжает свекровь.

Она зашла в палату, когда Люба с Леной ушли в ванную. Конечно, рано им мыться, но дни стоят жаркие, и плюс к тому окна палаты на солнечную сторону. Так что вернулись они освежёнными и в приподнятом настроении, даже смеясь. И первое, что увидели – мадам Кузнецову, стоящую в проходе между кроватями и брезгливо разглядывающую смятую постель Любы.

Выдержав театральную паузу, свекровь приступила к экзекуции:

– Ну? Что это за своеволие? Тебе лечение назначено отличным врачом, а ты решила сама себе диагноз поставить? Да ты знаешь, какой объём ампутации тут практикуется? Отрежут всё, и никому ты будешь не нужна!

– Софья Семёновна, зачем моим детям это всё, что отрезали?

– Это ещё что? Какая я тебе Софья Семёновна? И не строй из себя дурочку, ты и так недалёкого ума! Мужу своему ты будешь не нужна! Что за капризы! Ей на отдых большие деньги потрачены, а она кочевряжится! Нет, это какой надо быть идиоткой, чтобы согласиться на такую операцию, лишь бы мужу досадить!

– Чего вы от меня хотите?