Александр Спахов - Заклинатель Ос

– Ладно, Коля, не пугай. Так говоришь, словно я страшней мухобойки в руках ничего не держал. Прорвемся, не впервой. – В эту минуту Никитий склонился к двери в прихожей и посмотрел в глазок. Привычка проверяться неистребима. – Поеду-ка я по адресу, посмотрю на местности, что к чему, и отзвонюсь тебе сразу. Бывай!

– Жду, – сказал Николаша и услышал в ответ короткие гудки.

«Да, дела… Не похоже как-то на мужа-ревнивца. Не сходится. Как ни крути, а ни одна из них не замужем. Генкин, бывший муж, не в счёт. Другое тут скрывается, с московским размахом… С большими деньгами, такими большими, когда уже не церемонятся. Но… Но информации для выводов, да и для версий, маловато. Надо самому поработать с Лерой да Никития ждать. Больше источников нет, не связного же расспрашивать? – Коля задумчиво рассматривал вторую рюмку метаксы. – Хотя почему же нет источников? А работодатель? Он-то что пишет? Откуда деньги перечисляет? Его адрес электронный? Возможно, ниточка и отыщется».

Коля решил проверить почту, с момента отправки прошло сорок семь минут.

В ящике ждало сообщение от заказчика. Колю благодарили за службу, сообщали о переводе гонорара и компенсации расходов, просили быть внимательней и составлять более подробный отчёт. Сообщение оказалось без подписи.

Перегудов допил коньяк и поднялся, чтобы идти к Дому инвалидов на встречу с Лерой Новиковой.

Мутноватая Сена понуро и сосредоточенно, словно боясь промахнуться между опорами моста Менял, тащила одну за другой приземистые баржи со щебёнкой и песком.

Старой реке, сразу видно, было тяжело. Она сильно устала. Ей давно надоело течь в Гавр и впадать в Ла-Манш, такой же древний и унылый, как и она сама. Смешанная с водами Рейна, Шельды, Мааса и Луары, она чувствовала себя, как больной под капельницами, – истерзанной и вялой. А хотелось Сене всегда оставаться молодым прозрачным ручейком, звонко журчать между камнями и никогда, никогда не добегать до Труа, где её поджидали гружёные баржи и грязные буксиры.

Николаша Сене сочувствовал. Впрочем, сейчас он был готов обнять и утешить весь мир. Спросите почему? Да потому что скоро к нему на встречу – он это чувствовал – по набережной лёгкой походкой придёт волнующая женщина, слаще которой он не знал и, наверное, уже не узнает. Даже путаница с её именами не способна огорчить его сегодня. Сегодня не важно, как её зовут. Главное, что она потрясающе, ослепительно красива, и ему совершенно наплевать, что у неё в сумочке фальшивый паспорт.

Лера приблизится. Улыбка осветит её лицо. Коля залюбуется ею и, боясь забыть, что не должен говорить по-русски, откроет рот для приветствия, но она опередит его и скажет:

– Николя, прости, я вчера обманула тебя. Сейчас ты узнаешь всю правду.

Коля посмотрел на Левый берег, к нему действительно шла назвавшаяся Лерой женщина. В её облике, осанке, походке, изгибе бровей не было ни малейшего намека на прошедшую ночь. Как будто между ними ничего не произошло. Словно они не испытали близость друг друга и не познали один другого в самые интимные мгновения жизни. Лера казалась сдержанной, если не сказать отчужденной. Коля недоумевал.

– Так, где тут у вас музей д’Орсэ, месье? И они пошли в музей. Да-да, просто пошли в музей. Не было случайных прикосновений, лёгких объятий, лукавых мимолётных взглядов, улыбок и намёков. Только живопись, скульптура и искусство. Коля ничего не понимал.

Когда экскурсия закончилась и остались позади импрессионисты, постимпрессионисты, сюрреалисты, абстракционисты, кубисты, дадаисты и прочая цветастая братия, Коля повернулся к Лере и сказал:

– Сегодня мы ужинаем в «Хвосте петуха». Я заеду в семь.

Москва задыхалась в пробках. Тысячи и тысячи автомобилей с включёнными двигателями, выпуская друг другу в нос синеватые выхлопы, выстроились прерывающимися у светофоров гусеницами, которые тянулись к центру по семи основным лучам проспектов.

На Варшавском и шоссе Энтузиастов правили бал большегрузные машины из Тулы и Нижнего Новгорода. По Каширке и Волгоградке тащились на «Жигулях» дачники-шестисоточники, по Дмитровке возвращались грибники и рыболовы, по Ленинградке жители неоднозначного района с кивающим на Америку названием «Зеленоград», а по Кутузовскому, само собой, скользило начальство.

В столице начальства много. Найдётся на любой вкус. Ты вроде как и не шишка, если домой едешь по Профсоюзной улице. Так, мелочь пузатая, пшик. Знать, нет у тебя секретариата, референтов, бюджетной позиции. И украсть тебе, судя по всему, неоткуда. Смело можно тебя обгонять и подрезать, брызгать на бока и подфарники. А на Кутузовском и Рублёвке совсем другое дело, там и машины выглядят почище и даже, кажется, размером побольше.

Там катит качественный, первосортный начальник, матёрый слуга царю, отец родной широким народным массам. Он глядит на детей своих через окошко с заднего сиденья казённого автомобиля и сетует, качая головой:

– Ну что с ними такое случилось? Что произошло? Совсем от рук отбились, озорники.

– Валидольчику, Петр Степанович? – спросит вежливо личный шофер, скосив глаза в зеркало заднего вида.

– Ничего, – отмахнётся начальник и продолжит: – Я старался… всё… Всё для них сделал. Всё, что они хотели, им пообещал, даже больше, чем мог, а они…

– Что – они, Петр Степанович?

– А они не верят! Оборзели… и не верят. Почему? – задумается Петр Степанович, вспомнит: «А ведь раньше верили. И крепко! В партию записывались. Лысому буяну, простофиле, и тому верили… Через двадцать лет, говорил, будет вам коммунизм, идите в лавку и берите всё бесплатно. Каждому по потребности обещал. Минуло два десятилетия, народ, видать, не забыл, пришёл народ в лавку, а там… Только уксус и горчица, но не дорого, правда, и много.

– Это коммунизм? – спросили люди.

– Это развитой социализм, – поправил народ Лёня-миротворец. – Мы боремся за мир во всём мире, и у нас, надо отметить, неплохо получается, только слишком много средств и сил уходит на пули и снаряды. Потерпите, вот вам, чтобы аппетит перебить, Продовольственная программа, пожуйте её пока.

– А квартиры? Жить-то как?

– По норме! По норме жить, по пять метров на человека, как по-другому? – удивилось начальство. – Пять метров – это целых две с половиной могилы. Да вот ещё, чуть не забыли, которые будут на одном месте хорошо работать, тем шесть соток земли за Каширой дадут, в очереди и на расширение, и на машину поставят.

И верил народ, и жил с надеждой. А с надеждой, согласитесь, легче и радостней. Да и мы, начальство, никогда не обманывали, почти всех в очередь ставили… А которые ветераны и герои, те могли и без этого полбанки в магазине взять, если пустят, конечно. Порядок был, справедливость. И жил ведь народ не тужил. Жил в домах, на крышах которых красиво и понятно горели буквы „СЛАВА КПСС“. А сейчас? Сейчас что там светится? „SANYO“ какое-то. Эх, так и живём. Коряво, непросто…»