Андрей Батурин - Контрабандисты

– До тебя все нормально было. А, а, а… Ну-ка, ну-ка… А, крыса! – Неуловимая пружинка наконец попалась, Эдуард повернул ключ, замок открылся, толкнул коленом дверь.

В образовавшуюся щель пулей выскочил и понесся на улицу Арчибальд, а Леха, бросив кульки под порогом, метнулся в сортир.

– Поаккуратнее там… Мать вчера прибиралась.

Кухня и в правду содержалась хозяйкой в церковном порядке, если не обращать внимание на недавно брошенную кем-то в раковину тарелку. Эдуард, погремев в шкафу, достал две пустые пятилитровые банки, принес к себе и поставил на пол.

Его небольшая комната выходила на просторную лоджию. У одной стены стояла полутораспальная кровать, застеленная видавшим виды покрывалом. У другой – кресло с деревянными подлокотниками. Над ним висел шкафчик-полка с книгами и всякой всячиной, среди которой сразу бросались в глаза установленные на первом плане пачки из-под фирменных сигарет «Кэмел», «Мальборо», «Кент» и «Пэл Мэл». На шкафчике яркими этикетками, что здесь живет не простак, свидетельствовала коллекция фирменных бутылок и жестяных пивных банок. Экспозиция была покрыта благородной пылью, так как убиравшейся в комнате матери после того, как она грохнула один из экспонатов, прикасаться к ним было строжайше запрещено.

Эдуард подошел к тумбочке и открыл крышку установленного на ней проигрывателя «Вега-002». Вертак отечественного производства, но высшего класса, о чем свидетельствовали нули в названии. Хозяин его любил музыку, разбирался в ней и считался в обществе продвинутым меломаном. Он поднял с пола свой дипломат, открыл и, порывшись, достал конверт с крупно напечатанной на нем ушастой физиономией. Аккуратно, за краешек, вынул пластинку, положил на диск проигрывателя и нажал на пуск. Пластинка завертелась. Он стер с нее пыль специальной бархатной тряпочкой и опустил тонарм. После характерного потрескивания нервно заиграл джаз-банд.

В комнату вошел Леха с пивом. Лицо его светилось радостью, как это бывает обычно у любителей перед предстоящей выпивкой.

– Чик Корреа… Музон – колбаса! – Эдуард сделал громкость на полную и забил воображаемыми палочками по барабанам. Басы забухали, высокие засвистели, любезничавшая на перилах балкона пара голубей-гомосексуалистов в панике разлетелась.

– Охренел, Эд! Убавь… Соседи же…

– Какие соседи? Толян на работе. Матвеевна у глазка дежурит. А других я не знаю и знать не хочу, – ухмыльнулся барабанщик, тем не менее слегка убавляя громкость.

– Переливать будем?

– Давай.

Леха стал, беря пакеты по очереди, обрезать у них углы и сливать пиво в банки.

– Обэхээсэса на них нет! – возмутился он, когда закончил, показывая на едва полные емкости. – Покупали двенадцать, а получилось девять.

– Пойдем обратно отнесем, – нарочито серьезно предложил Эдуард.

Оба заржали, вспомнив, сколько вынесли, когда два часа стояли на жаре в очереди.

– Может, тогда хотя бы неразбавленное? – предположил приятель.

– Это вряд ли. Пены совсем нет. Может быть, тогда хотя бы кипяченой?

– Ага, жди…

Леха сбегал за кружками, поставил их на стол и налил по полной. Они чокнулись и жадно припали к прохладной влаге.

– А-а! Клас-с-с-с! – Допивший кружку до дна Леха вытер рот ладонью. – Пиво – моя религия. Ну и телки, конечно.

Эдуард, за это время осиливший только половину, оторвался от кружки и скривился:

– Хм… Это пиво, что ли? Моча. Вот мы с Малофеевым голландское пили… Баночное. – Он с почтением показал на синюю жестянку на шкафу. – Вот это, чувак, пиво! – Поцокал языком. – Пена мелкая, белая. Стояла, наверно, полчаса… Вку-ус!.. – Он изобразил лицом и руками какой. – А крепкое… Мы вдвоем с одной баночки улетели, как зайцы.

– Понятно, фирма. Все бы отдал, чтобы попробовать, – облизнулся Леха, наливая снова. – А нашего зато много.

Они опять изрядно отпили и пошли с кружками на кухню.

– Да уж… Говорил же, на закуску надо было денег оставить, – почесал голову Эдуард, ощупывая голодным взглядом внутренности холодильника. Там стыдливо прятались по разным углам банка морской капусты, полпачки маргарина и одинокое грязное яйцо. В четвертом углу, нижнем, лежало что-то, завернутое в газету.

– А это что? – указал на него Леха носком ноги.

– Мумие.

– Что?

– Ну, говно такое мышиное. Мать им лечится. Несъедобное.

– Ты пробовал, что ли?

– Нюхал, пахнет вполне соответствующе.

Эдуард без особой надежды открыл морозилку. Там тоже было не густо, лишь монолит смерзшихся насмерть рыб смотрел неприветливо глазом одной из них, а бородой инея вокруг себя намекал, что достать его оттуда будет непросто.

– Рыбное суфле? – неуверенно предложил Леха, с опаской пошатав его пальцем.

– Не-е. Это никто, кроме Арчибальда, есть не сможет. – Эдуард захлопнул дверцу. – Да уж… Сегодня третье… Мать зарплату только послезавтра получит.

– Фигня… Картошку пожарим. Есть?

– Не знаю…

Они заглянули в ящик на полу. Оттуда пахнуло сыростью и чем-то нехорошим. Леха бесстрашно засунул руку внутрь, извлек на поверхность развесистую мочалку из белых мясистых ростков и рассмотрел на свету.

– Отлично! – обрадовался он, обнаружив в ней несколько грязных сморщенных картофельных рожиц. – Через полчаса все будет.

– Что, прямо и пожаришь? Умеешь? – удивился Эдуард.

– А чего тут уметь? Будь спок…

Леха был его старым другом. Вернее не другом, конечно, друзей у Эдуарда быть не могло в принципе. Приятелем, собутыльником, оруженосцем, учеником, помощником, подчиненным – кем угодно, только не другом. Хотя бы потому, что дружба, помимо всего прочего, подразумевает равенство, а его здесь никогда не было.

Познакомились они давно, еще в колхозе после абитуры. Все вновь поступившие тогда перед учебой поехали на картошку. Поехал и Эдуард. С его связями на кафедре он мог, конечно, отвертеться, но не стал – не знал, что там придется работать, да и захотелось нюхнуть студенческой романтики. Первый же день в полях показал ему, как жестоко он сглупил, но обратного пути уже не было. Пришлось решать проблему на месте, и он сделал это в свойственной ему манере – нашел себе работника.

Удивительный деревенский самородок Леха где-то там у себя в Байкаловском районе окончил школу, самостоятельно подготовился и сразу, без всяких репетиторов и блата, поступил в престижный институт. В своей мешковатой одежде и с деревенской прической на белобрысой голове он был вылитый Иван-дурак из сказки, то же краснощекое, покрытое веснушками лицо и никогда не сходившая с него простодушная улыбка. Выросший за тысячу километров от цивилизации, он приехал в город учиться наукам и жизни. Это был благодатный материал, из которого можно было сделать что угодно. Не заинтересуй Эдуарда своими агроспособностями, скорее всего, он слился бы с остальным советским стадом, достиг там успехов и был бы счастлив, но ему не повезло или, наоборот, повезло.