Антон Мищенко - Счастье безумца

Глава 4.

Время шло, и вскоре после того, как мы подожгли "девятку" на пустыре, ко мне вернулся страх превратиться в моего отца. К тому же, я не знал, как будет дальше развиваться моя мания поджигать. Будет ли она похожа на наркозависимость, и раз после сарая мне хотелось спалить машину, то значит ли это, что в следующий раз мне захочется поджечь дом? Но ничего такого не было, и почти весь следующий месяц тяга к огню внутри меня сидела спокойно, и особо не рвалась наружу.

Наступил новый, девяносто шестой год, и Миша, несмотря на протесты мамы, накупил нам с сестрой подарков. Можно долго описывать ликование подростка середины девяностых, который нашел под елкой "денди", да и Машка была довольна, таскаясь по квартире с огромным плюшевым жирафом.

– Ты с ума сошел, – сказала мама, когда он протянул ей коробку с часами "радо".

– За декабрь премия неплохая, – скромно ответил Миша, который работал механиком в железнодорожном депо.

– Лучше бы оставил, чем на подарки тратить, – мама все еще переживала из-за дорогих покупок.

– Один раз уже оставляли, всей страной, – усмехнулся Миша, – Помнишь, чем закончилось?

Я был рад, что осенью прошлого года мама потеряла паспорт, и это привело к знакомству с Мишей. Не потому, что он был щедрым и дарил подарки, просто я был рад за маму, которую история с отцом серьезно выбила из колеи. В десять лет мало соображаешь о человеческих отношениях, да и сравнивать я мог разве что с героями фильмов и книг, которые, допустим, тяжело переживают измену. Но измена – это ничто по сравнению с нашим случаем, а теперь я не мог не замечать, что мама вновь становилась прежней, веселой и жизнерадостной, какой она была до случившегося в девяносто четвертом.

Машка все чувствовала несколько иначе, так как отца она почти не помнила. Будучи капризной по отношению к большинству взрослых, Мишу она стала подпускать к себе почти сразу. Своих детей у него не было, но он вел себя ненавязчиво, чем ей и нравился. Многие взрослые, видя мою сестру, начинали сюсюкать и улюлюкать, что всегда вызывало у нее отвращение, особенно, когда вдобавок к умиленным звукам шли пальцы, норовящие потрепать ее за щеки. Миша же общался с ней самым обыкновенным образом, не меняя голос, и не коверкая слова на дебильные "покушанькать", "спатки" и прочую мерзость.

Со мной он тоже старался сдружиться, чему я, в общем-то, не противился. Когда обледенение на дорогах спало, он стал возить меня на старую загороднюю трассу, где учил водить, и к весне я уже умел управлять автомобилем, сидя на краю кресла, чтобы доставать до педалей. За зиму моя тяга к огню еще несколько раз проявляла себя, и результатом ее стали несколько больших костров на свалке и найденный там же разбитый автомобиль, благополучно мною сожженный. В последний раз я сполна насладился огненным шоу и еще на какое-то время утолил жажду огня. На пустырь мы долгое время не ходили, опасаясь, что бандиты будут нас поджидать, но о них мы больше ничего не слышали.

К слову, Миша довольно быстро заметил за мной странную тягу жечь спички и любовь к кострам, и однажды я рассказал ему все, как есть. Мы тогда возвращались из депо, куда он меня иногда брал за компанию, и Миша, заметив, как я убираю в карман коробок спичек, сказал:

– Я не мог не заметить, что ты любишь играть со спичками.

– Да я аккуратно, – заверил я.

– Очень надеюсь. От твоей одежды часто пахнет дымом, а милиция ищет хулиганов, которые жгут хлам на свалке.

Меня будто окатило жаркой волной, и я с испугом взглянул на Мишу. Он же в ответ улыбнулся, показывая, что не собирается читать нотации.

– Не волнуйся, – успокоил он меня, – Я в детстве тоже дома не сидел.

– Маме не говори тогда, – попросил я.

– И не собирался, – ответил Миша, – Но одежду то стирает она, и дым учуяла тоже она. Сигаретами не балуешься?

– Не-а, – я помотал головой, – Так, фигню всякую жгем.

– Мы в детстве тоже так делали. Но ты постоянно со спичками ходишь, жгешь их. И видно по тебе, что тебе это очень нравится.

– Ну да, нравится, – я задумался, – Нравится и пугает.

– Это вроде мании? – спросил Миша.

Я кивнул, соглашаясь, и теперь задумался он.

– А почему так, не знаешь? С мамой об этом не говорил?

– Не знаю, – машинально ответил я, поскольку быть скрытным мне уже становилось привычно, и делать это было легче, чем делиться.

Миша не ответил, только смотрел на дорогу, а я снова почувствовал желание выплеснуть все, что меня гложет. Подростковая психика еще не позволяла мне сбрасывать наболевшее в темный омут и семь дней в неделю носить маску притворства для остальных, и я решил рассказать ему все.

– Ты ведь не знаешь, кто мой отец? – спросил я его.

– Нет, – ответил Миша, – Кристина не говорила, а я не стал расспрашивать.

– Он…, – я сделал вынужденную паузу, поскольку ни разу никому этого не говорил, – Его зовут Максим Делов.

– Оу, – произнес он, – Ясно. Так при чем он тут?

– Ты не знаешь, кто это? – я слегка удивился его реакции.

– Ну, теперь, когда ты так спросил, имя кажется знакомым, – Миша пожал плечами, – Так что с ним?

– Июнь девяносто четвертого, – стал напоминать я, – Вспомни новости.

– Боснийские конфликты, – он сморщил брови, вспоминая, – Аум синрике.

Тут он вдруг вытянул шею от удивления, свернул на обочину и остановился, глядя на меня.

– Поджигатель? Максим Делов?

Миша, казалось, испытывал шок, и я не придумал ничего иного, как развести руки в стороны, не зная, что сказать.

– Что ж, это многое объясняет, – произнес он наконец, и я приготовился увидеть разочарование в его глазах.

Однако ничего такого в его взгляде я не увидел. Напротив, это было, скорее, понимание. Понимание и заинтересованность.

– Послушай, – заговорил он, – То, что твой отец был… тем, кем он был, еще не значит, что тебе суждено повторить его судьбу. Скажи, что ты думаешь о человеческой жизни?

Вопрос был сложным для подростка, и тогда я впервые задумался над этим в таком контексте.

– Люди ее берегут, – наконец ответил я, – Значит, это большая ценность.

– Так, – кивнул он, – А как ты относишься к чужой жизни?

– Обычно, – я пожал плечами.

– Тебе не кажется, что ты должен выбирать, кто заслуживает жить больше, а кто не заслуживает вовсе? – спросил Миша.

– Нет, – честно сказал я, – Мне нет дела до остальных людей. Меня заботят только близкие.

– Вот видишь, – Миша потрепал меня за плечо, – Ты мыслишь в правильном направлении. В тебе есть моральный стержень, и ты растешь совершенно адекватным человеком.

Сказать честно, я мечтал услышать что-то подобное, и после этих слов мне стало удивительно легко. Будто огромный камень, который я тащил на спине, вдруг перестал весить, и идти дальше стало очень легко и комфортно.