Юлия Алейникова - Золотой камертон Чайковского

– Господи, нет! Ты правда бредишь… У тебя белая горячка! Модеста убил Исаак Минкин. – В голосе Ларисы Валентиновны против воли прозвучала жалость.

– Исаак Минкин сел за убийство, которого не совершал, – почти нормальным голосом проговорил Анатолий. – Я вообще не думал, что милиция докопается, что Модеста отравили. Не зря же я яд в институте спер, кстати, в том самом, в котором пассия дурака Минкина работала. Смешно. Никто даже не вспомнил, что мы вместе с Минкиным были на том шефском концерте, что нас с экскурсией по НИИ водили, рассказывали о развитии советской химической промышленности и ее вкладе в народное хозяйство, а я в это время одной лаборанточке глазки строил и про разные колбы и пробирочки расспрашивал. Вот так этот яд и стащил, а они и не хватились. Заверяли следствие, что у них ни грамма вещества не пропало.

– Боже мой! Что же ты наделал? Да нет. Ты врешь! Ты просто позлить меня хочешь!

– Хочу. Все эти годы смотрю на тебя и представляю твою физиономию, как бы тебя перекосило, узнай ты, что я, а не Минкин, Модеста прикончил. Все эти годы меня распирало от желания все тебе вывалить, чтобы тебя кошмары по ночам мучили, чтобы ты минуты покоя не знала.

– Так это правда ты, – в ужасе прошептала Лариса Валентиновна. – Ты убил Модеста! А свалил все на бедного Минкина! Нет. Ты бы не смог, нет. Как же так, ты же… мы же с тобой… ты жил с нами в его доме…

– Да, но в милицию идти не советую. Во-первых, не поверят, во-вторых, подумай, как у тебя за спиной шептаться начнут: она жила с убийцей, а дети так и вовсе проклянут! Они у тебя правильные. А если все же вякнешь, жалеть будешь долго, и тебя, и гаденышей раздавлю. Запомни, – Анатолий склонился к самому лицу Ларисы Валентиновны, уставившись зрачками в ее зрачки.

– Ты врешь, ты все врешь! Ты просто пугаешь меня! – затрясла она головой, вырываясь из его железной хватки. – Ты не мог этого сделать! Ты все врешь!

Анатолий одернул пиджак, встряхнулся и, проведя рукой по лицу, словно стирая с него мерзкую гримасу, проговорил твердо и уверенно, глядя в глаза жене:

– Хочешь и дальше спокойно жить, забудь все, что слышала. – И шагнул в прохладные сумерки дома.

Лариса Валентиновна упала на табуретку. Спина у нее была вся мокрая, на лбу выступили капельки пота, руки трясли так, что она поспешила положить на стол ножик.

Анатолий – убийца. Восемь лет с убийцей. В одной постели, за одним столом. Он обнимал ее, обнимал детей. Он целовал ее. Лариса схватила полотенце и принялась тереть свои губы, словно желая содрать с них кожу. Перед глазами мелькали картины, от которых ей становилось тошно, стыдно, смертельно стыдно. От которых хотелось умереть.

Лариса Валентиновна долго сидела недвижимая, оцепеневшая. Может, час, может, два. Суп давно выкипел, но ее это больше не волновало, в доме стояла тишина.

Она больше не может оставаться на даче. Илья ушел на два дня в поход, Лиза собиралась вечером в город на концерт с Жорой Альтом, она уедет с ними.

Лариса Валентиновна встала, тихо прошлась по дому. В кабинете, в кабинете Модеста Петровича, на его любимом диване спал Анатолий. Она осторожно вошла в комнату, ощупала его пиджак, висящий на стуле, осмотрела стол. Камертона не было. Ну что ж.

Утро принесло Анатолию Михайловичу острую головную боль и ужасающую сухость во рту, зато избавило от воспоминаний.

– Лара! Лариса! – прохрипел он пересохшими губами. – Принеси рассольчику. Ну или хоть чего. Хоть воды. Лара! Лиза! Люди!

Увы, на его призыв никто не отозвался.

– Бросили, – горестно всхлипнул Анатолий Михайлович, раздираемый жалостью к себе. – На озеро небось ушли. Бесчувственные нахалки.

Пришлось самому вставать с дивана, ползти на веранду, искать пиво, вино, воду, проводить реанимационные мероприятия.

Семейство как в воду кануло. Только ближе к вечеру, окончательно придя в себя, мучимый голодом и потерявший надежду дождаться обеда, Анатолий Михайлович сообразил, что жена, скорее всего, сильно на него вчера рассердилась и назло уехала в город.

Подробности вчерашнего разговора с Ларисой Валентиновной совершенно выпали из его памяти.

Лариса Валентиновна всю ночь провела без сна, думая, как ей жить дальше. Она сидела за столом в гостиной, за тем самым столом, за которым они сидели вместе с Модестом в ночь его смерти много лет назад, веселые, счастливые, муж был на пике своего успеха. Она прерывисто вздохнула.

Как слепы они были, за столько лет знакомства с Гудковским не разглядели в нем подлой, низкой, завистливой натуры, да что там натура! Зависть и подлость можно считать мелкими простительными пороками, а Анатолий оказался убийцей!

Убийство. Что может быть страшнее, ужаснее, бесчеловечнее? А она жила с этим человеком под одной крышей, обнимала его, целовала, думала, что любит. Или любила?

Нет. Любви не было. Были дружба, уважение, благодарность, любила она только Модеста, и до сих пор любит только его. Лариса Валентиновна подняла голову и взглянула на портрет мужа, висящий на стене. Парадный портрет в красивой раме, Модест на нем был очень красив, строен, во фраке и с белым галстуком-бабочкой он смотрелся величественно. Анатолий неоднократно порывался снять его, убрать в коридор, в кабинет, в кладовку, с глаз долой, но Лариса была непреклонна.

Да, должно быть, ему было невесело каждый день иметь перед глазами портрет убитого им друга. Сидеть напротив портрета за завтраком, обедом, ужином, спать в его постели, с его женой. Лицо Ларисы Валентиновны скривилось болезненной гримасой. Видеть, как растут его дети. Лиза копия отец, это замечают все.

Каково же было ему жить все эти годы в квартире Модеста с его женой и детьми? А несчастный Исаак Минкин? Этому человеку сломали жизнь, его мать умерла раньше времени, не снеся позора. Анатолий жил на чужих могилах, ел, пил, веселился. Что же это за страшный человек? И ведь пить он начал не от груза вины, не от раскаяния, нет! Он был вполне доволен жизнью, он преуспевал и с удовольствием пользовался плодами своего преступления! Пить он стал, когда понял, что не сможет отделаться от них, не потеряв камертон! Да, да! Так все и было.

Лариса Валентиновна взглянула на лежащий перед ней продолговатый бархатный футляр. Вот он.

Модест всегда им дорожил, даже был болезненно к нему привязан, но Лариса Валентиновна никогда не связывала успехи мужа с этой золотой вилкой. Скорее он был талисманом, приносящим удачу. Еще бы, ведь когда-то он принадлежал самому великому Чайковскому!

Когда-то давно Лариса Валентиновна спрашивала мужа, как к нему попал камертон, он никогда толком не рассказывал этой истории, был уклончив. Господи, что за глупости лезут ей в голову? При чем тут это?

Модест говорил что-то о наследстве, кажется, камертон достался ему от дальнего родственника, который состоял в родстве с Чайковским. Или что-то в этом роде. Модест никого не убивал, он даже мух старался не убивать, а выгонять в окно, сердито одернула себя Лариса Валентиновна.