Лина Кирилловых - Милая

– Не знаю, – госпожа Веласкес вытерла глаза. – Не знаю, детектив, совсем не знаю. У Алиши ведь сегодня должна была быть смена вечерняя.

Сумерки поблекли и просветлели до серости. Парикмахер, теребя передник, на другой стороне узкой улицы что-то твердил лейтенанту. Мартинсен кивал. Парикмахер был всклокочен и небрит – очень даже комичный товарищ сапожнику, который без сапог и ботинок. Сырость не сулила особо приятной прогулки, но прохожие уже появились и, кучкуясь группами, пялились. Чёрный мешок мялся и скрипел, когда Алишу Корморан перекладывали на носилки. Удар пришёлся в висок, очень ровно – повторил про себя Донован. Следов борьбы не обнаружено. Он собирался спросить у Эгле, поняла ли она, что это означает, но оставил все тринадцать погрешностей воли работать. Эгле беседовала с санитарами. Донован окликнул лейтенанта. Парикмахер, получив от того разрешение вернуться в салон, юркнул за вращающуюся дверь. Парикмахер явно имел небольшие проблемы с законом – неоплаченные штрафы или, может, был лишён водительских прав. В мельтешащей за обклеенным рекламками стеклом спине ощущалась заячья нервозность.

– Брадобрей подтвердил, что хозяйка бара и её племянник подошли где-то в семь. Он живёт тут же, на втором этаже над своей цирюльней, и как раз сам встал и пил утренний кофе. Он их видел в окно, детектив.

– Понятно.

– Как долго пролежало тело?

– Часа три, может, и чуть больше. Время смерти примерно – пять-шесть утра.

– Зря пришла, – проворчал Донован.

– Зря, – вздохнул лейтенант. – Вам теперь работы.

– Знаешь, Мартинсен? Ни один из нас не отправится в рай.

– В смысле?

– Мы огрубели. А что там за шкурой из железобетона – не видно. Там, может, ничего вообще. Отсутствие.

Лейтенант рассмеялся.

– У меня там желание спать.

– У девчонки даже родственников нет. Что жила, что умерла, всё едино. Коллеги повздыхают и забудут.

– Но не тот парнишка. Гарфилд, – сказала позади Эгле.

Морось напитала её волосы, сделав резкими на фоне лица и тяжёлыми. Эгле стояла прямо и спокойно. Ворот плаща был расстёгнут. Она не носила перчатки, шарфы или шляпы, не курила сигареты и сигары, не бранилась и всё равно была похожа на детектива больше, чем сам Донован.

– Любовь, – произнёс Донован с придыханием, и Мартинсен хрюкнул.

– Вы абсолютно правы, детектив.

– Что смеюсь?

– Нет, что дали определение. Ваша насмешка понятна и не вызывает у меня осуждения. Вы смущены. Вы тоже, лейтенант.

– А? – Мартинсен вылупился.

– Его врождённые особенности не допускают грязной шелухи взросления. Мальчик любит искренне и чисто. Он – ребёнок. Вам обоим неловко, потому что любовь для вас – горизонтальное трение тел. Не спешите, лейтенант: я знаю, вертикальное также бывает. Вы уже забыли, как в детстве были влюблены в соседскую девчушку. Что чувствовали к ней.

– Я помню. Её звали Белла, – внезапно сказал лейтенант. – Её папаша торговал подержанными автомобилями. Мы с Беллой построили в овраге дом из ржавых дверей легковушек и ловили в тамошнем ручье тритонов. Я собирал для неё одуванчики, а она готовила из них салат.

– Из тритонов, друг?

– Из одуванчиков.

– И ты его ел? – Донован ухмыльнулся.

– Я ел. Давился, но лопал. Мне нравилось, как Белла смеётся.

– Вы целовались? Хоть раз?

– Донован, ты болван. Ну, да. Целовались. Я целовал её в щеку.

– И что вы ощущали, лейтенант? – спросила Эгле дружелюбно.

– Гордость, наверное. Солнце.

– А потом наступил пубертат. И ты бахнул, солнышко. Уродливой сверхновой. Прыщавой и читающей похабные журнальчики…

– Болван три раза! Ну, а сам так не делал?

– Я, – начал Донован было. – Я…

Загудело и заклокотало мотором: неотложка выезжала со двора, распугивая праздных зевак. Эгле оглянулась.

– Детектив Донован, – она закрыла тему очень вовремя. – Я обратила внимание, но и вы, конечно, видели. Рана… Кожа не стёсана тем характерным образом, который бывает при ударе сверху вниз или же снизу вверх. Убийца – примерно одного роста с жертвой.

– Какого роста Дрейк? – спросил в никуда Донован.

– Да нет, наш парень высокий, – старуха пожевала губами. – Одно время он работал маляром. До того, как выгнали из бригады за драку. Красил в парке забор – в высоту тот два с лишним метра – и не пользовался лестницей при этом. А как нам что подладить – вечно сто отговорок. Дед! – она заорала так громко, что Донован непроизвольно вздрогнул. – Эй, дед! Поди сюда!

Сгорбленный старик с громоздким слуховым аппаратом высунулся из сарая и чихнул.

– Дед! – бабка Дрейка сурово упёрла колбасообразные толстые руки в бока. – Дрейк натворил опять что-то, скотина. Говорите прямо, мистер… офицер. Въехал в чью-то машину? Он не должен был вернуться сейчас.

– Откуда? – Донован насторожился.

Бабка Дрейка зафыркала.

– Да он же на слёте в пустыне. Ну, знаете, их байкерское сборище… Палатки, пиво, песни под гитару. У парня есть приятели – чего тут необычного, мистер…

– Детектив, – поправил Донован. – Ваш внук, миссис Грейхарт, подозревается в убийстве человека.

Октябрь завернул всё в туман. Двор скрылся в пелене сырого и жемчужного, и деревья за домом торчали, как призраки. Мистер Грейхарт, привычный, видно, к выкрутасам Дрейка, не отреагировал на звучное воззвание супруги: вновь скрылся в сарае и чем-то задребезжал. Эгле смотрела на сбитый из разноцветных досок сарай с интересом. Туман весомо, ощутимо пах – дымным чадом от фабрики, холодом, перегнивающей подстилкой листьев. Под ногами чавкало. В грязи, в которую превратилась земля, не наблюдалось свежих отпечатков шин – лишь смутные и растоптанные.

– Что? – охнула миссис Грейхарт.

– Позвольте, мы пройдём в дом, – произнёс Донован.

– Что? – переспросила женщина. – Ах, да-да…

– Идите, – сказала Эгле Доновану. – А я…

– Старик туг на ухо. Особо всё же не ори: излишнее внимание соседей ни к чему.

– Конечно. Я вовсе не буду орать, детектив Донован.

Миссис Грейхарт тупо, по-совиному моргала.

– Хулиган он, – пробормотала она. – Но чтобы так… Невозможно!

Донован поднялся по ступенькам на крыльцо. В стекле входной двери на тёмном фоне занавески – три трещины, облезлая старая рама – он увидел себя.

Такого же нервного, как парикмахер.

Миссис Грейхарт села на продавленный диван. Морщинистое круглое лицо было изумлённым и испуганным. Командирский ореол сошёл, оставив просто пожилую женщину.

– Подозревается, – повторил Донован. – Пока не обвиняется.

Прокуренные, видно, стариком Грейхартом серые обои выцвели. Ряд фотографий в тонких рамах являл процесс взросления подозреваемого Дрейка: вот мальчик, улыбающийся полубеззубой улыбкой, вот юноша-подросток с красными прыщами и тяжёлым взглядом, вот высоченный парень-байкер – в чёрной коже и облаках сигаретного дыма. Дрейка ждала не слишком отличимая от неопрятных неряшливых предков судьба: грузная, задёрганная бытом жена, пиво перед телевизором вечером, фабричная унылая работа, шлепки и затрещины детям. Донован поискал и родителей парня – и не нашёл. Совершенно.