DOM - Призрачная вечность мальчика

Моё сердце зашлось выбивать безобразный ритм по рёбрам; я боялся поднять на тётю глаза, чтобы не взглянуть в «её», которые, согласно моему пониманию, должны были измениться до неузнаваемости.

– Ну-у-у не-е-ет… Просто мне бабушка сама говорила, что школа… – пролепетал я, но не успев досказать, тётя переиначила и продолжила «мою» мысль:

– Конечно же, будет служить развитию твоей личности, Йозеф, – убеждённо кивая, докончила она. – К тому же школа эта особенная, тебе там будет хорошо… Ты ведь раньше, насколько я знаю по рассказам твоей бабули, тоже туда ходил? Я бы сейчас, будь на твоём месте, беззаботно вернулась бы в свои школьные годы, а так – это детский лепет. Ты пока ещё не знал трудностей, сынок!.. – убеждённо сказала она и вновь поникла.

«Но я знал ! – перебил её я, но, изначально, в своих мыслях, так неаккуратно вырвавшихся наружу бурчанием под нос (но, по-честному, для меня всегда трудностью являлось взаимодействие и общение с людьми )».

– Что ты сказал? Знал? – недоуменно опомнилась она.

– Знал! – повторил я увереннее и раздражённее.

Я, м альчик , посмел перечить её взрослой невидящей мудрости, и в тот же момент моё сердце съёжилось. Теперь, словесный барьер между нами – по моему ощущению – был снят абсолютно и окончательно, что настораживало мыслью о полной беззащитности перед ней.

Я же утешал себя мыслью: «Самыми успешными становятся не глотающие пачками книжки и тихо существующие, а те, кто полны энергии противодействовать в свою угоду : хитростью; ловкостью; задиристостью. Я же находился в „первых“ из описанных, – и этим гордился! – а вторые, своей уверенной ловкостью, лихо выбивали, и, кажется, продолжат выбивать мной высиженные знания; потом я, униженный, сидел и, видимо, буду сидеть и слушать, как кто-то из этой „банды“ тянет руку, и выкрикивает мои ответы. Когда, – по своему опыту, – ты отличаешься, тебя сторонятся и с удовольствием игнорируют, не минуя унижением и твою личность».

– А ты будь пообщительней, поактивней, ведь ты же идёшь за знаниями, – словно читая мои мысли, продолжила она.

– Теть, да как я только не пробовал!.. – грустно сказал я, умышленно добиваясь её расположения к моей проблеме. – Но видимо я все равно чем-то от них отличаюсь… И я туда не вернусь! Это позорно! – тоном плаксивого моления заверил я.

В свою очередь, на её лице читалась недоверчивость и ухмыляющаяся непроницаемость. Она строго сторонилась своего мнения, безо всяких поблажек для меня. Во мне что-то перещелкнуло. Она будто бы не хотела слышать меня; словно в кривом искажении моей настоящей сложности, до неё доходили лишь мои «заученные» детские страхи… Тётя была убеждена, что отношение сверстников ко мне – лишь причина моего «максимализма восприятия»; я же, наряду со своими одногодками, воспринимал это все как нельзя трагически, так как границы «взрослого восприятия» ещё не переступал.

С тех пор я покорно ходил в школу, и, – как я и ожидал! – одноклассники с удовольствием приняли меня в свои «лапы». Первый месяц я старался ничем не выделяться, сливаясь с окружающими, но уже сформированное обо мне мнение, этим лишь усугубляло «отношение» ко мне, способствуя ещё большей изоляции. Я уже был изгнан ими, задолго до моего возвращения в школу. Но это лишь повторно доказывало, что я сам себя ощущал «другим», избрав себе «обходной» путь. Друзей у меня вовсе не было, и большую часть времени я находил радость в общении и соприкосновении с природой; наблюдением издалека за радостью стадного инстинкта возвращающихся домой, школьников.

Конечно же, была ещё одна небольшая группка изгнанников-заучек, но которые все же оставались «при реальности», тогда как я оставался в «своём мире». Временами я прибивался к их компании, – в моменты холодного отчуждения или унижения меня группой одноклассников, – хотя, даже в такие моменты, их кружок «доверенных» не размыкался передо мной руками поддержки. В результате чего я и их стал избегать. Я испробовал многие способы самозащиты, но неприязнь меня, видимо, была неизбежной. А я просто жил по понятиям и порядкам своего фантастического мира и именно эта непонятная отстраненность выводила их.

При всём при этом, стоило мне дать отпор, зачастую словесный, как они мигом терялись, – не зная характера моих дальнейших действий, – и замолкали. Будь каждый из них одиночкой, я бы запросто их «сделал»; но толпа – лишь мысли о ней – наводила на меня необузданный страх!.. В поисках спасения, я бился под их влиятельными и жестокими выкрикиваниями, – как птица, скованная клеткой. Каждый новый день я терпел на последнем «вдохе», но все же я верил, что когда-нибудь, я «расправлю крылья» и воспарю над их «посредственной приземленностью» .

Со временем и в тётушке объявилась неопределённая неприязнь ко мне – как я думал – потому, что я ни каплей не походил на её сына… А, может, и потому, что я неестественно угодливо слушался её, тогда как её сын, вероятно, не был таким беспрекословным. Стальная цепь моих тянущихся дней, сковавших мои руки и ноги, была беспросветной каторгой, и по возвращении домой, легче не становилось. Каждый день тётушка «выносила» моё самоуважение; попытайся я прекословить, как она бы мигом мне напомнила, где бы я сейчас находился без её доброты и человечности.

Зима наступила так неожиданно, что мне пришлось напяливать костюм тётушкиного сына, который оказался заметно шире моего размера, да и длиннее, лучше не скажешь – шарпей с шаркающей походкой. По дороге в школу и при нахождении в её холодных «тюремных» стенах, мои глаза непроизвольно испускали слезливость; с возвращением домой они становились куда более чувствительными к любому веянию слабого ветра и мелких пылинок, им разносимых. Но одноклассники, – кто же, как не они! – очень учтиво подмечали мою невыносимость и удобным моментом её высмеивали, заранее исключив из своего сплочённого круга «единомышленников». Кто-то, потехи ради, подходил ко мне, давал пустые советы, абы развеселить наблюдателей. Случился и такой момент, когда от меня отвернулись все подчистую, даже преподаватели! – вызывающие отвечать на заданные задания, как специально, в числе самых первых и самых «невинных». Если я знал ответ – что зачастую – то терялся, глядя на остальных в единой массе, только этого и добивавшихся. Если мне удавалось выдавить из себя ответ, то куча обсуждающих и насмехающихся перебрасываний «подколками» – от парты к парте – не давали мне спокойно пройти к своей парте, то и дело подставляя подножки и отпуская оплеухи. И никакого просветления на моем слепом рытье «чёрной земли». Кто я такой на этой земле; зачем я такой нужен? А если же я абсолютно бесполезен и другие мне это просто доказывают…