DOM - Призрачная вечность мальчика

Стоял прохладный вечер ранней весны. В свой единственный выходной я уходил из дому, привидением исследуя нелюдимые улицы, изредка освещаемые тусклой сонностью фонарей. Тем днём ноги вывели меня в сторону моста, от «корней» которого, прямо над ним, высилась гора, ушедшая в долгий сон и обросшая за долгие столетия, множеством мелких и побольше, сильных и не очень, ветвистых крон возвышающихся деревьев, теперь объятых вечерним сумраком, – таких же величественных и могучих, как сама «Хозяйка Гора». Когда я, приближаясь, это осознавал, мои тяжёлые и измученные буднями мысли, покинули мою голову, обретя покой, коим я изначально был одарён Вечностью.

После очередной вылазки в мир природы, я мог назвать свой выходной – удачным. Каждый раз я приходил сюда, как на какое-то важное совещание, только чтобы насытиться силой и спокойствием, по-матерински любяще даваемой мне Горой. По-всякому бывало: порой, я брал с собой подстилку и плед с фонарём, чтобы на дольше удержать нить, связующую меня с ней; могу даже осмелиться сказать, что наряду с родственной нитью . Казалось, мы начали с ней отлично друг друга понимать и тогда, чтобы меня ободрить, она устанавливала еле слышимый шорох листьев в своих – воинственно оберегающих её – рядах деревьев-солдат. Тогда я прислушивался. Её спокойствие лилось живительной силой по моей угнетённой душе; и я всегда благодарил её, уходя, а она все так же, едва слышно, благосклонно провожала меня поднятием ветра, – как вроде исходившим из её недр.

После этого я никогда не спешил быстрее вернуться домой. Я брёл по полю, окутанному тишиной ночи; поглаживал длинную сухую траву у просёлочной дороги. Когда же я всё-таки возвращался, переступив порог суетливости приютившего меня дома, мой внутренний покой содрогался, шаг за шагом растворяясь от несправедливой воли судьбы, заключившей меня здесь… Постоянное тарахтение тарелок; монотонное репение речей телевизора, вечно что-то провозглашающих и к чему-то призывающих, где в зале, при тусклом слабом освещении, на него вечно залипает глава семьи, с оттопыренной от «всеуслышания», губой.

Вся эта вязкая, застоявшаяся рутина, болотом иссушала во мне всю энергию и желание; я запирался в комнате, для того, чтобы за оставшийся час до сна, осведомиться о домашних заданиях на следующий день; но в моей голове начинался шум и хаос, только я целенаправленно садился за это дело. Меня «опускала» и отбивала охоту только одна мысль : «Ну и что, что я выучу; меня все равно никто никогда не оценит по заслугам; зато высмеянным и опозоренным – даже против воли – я вполне могу остаться». Так, каждый раз определяя свой удел, я не был в силах продолжать учения; ставил на стол локти; прикрывал от себя свои же слезы и укорял свою безнадёжность: «Бабушка, я хочу к тебе!..» – вскрикивал я, ударяя со всей силы кулаком о стол и вновь припадая к нему головой.

После осушения слёз, полный страха перед будущим днём, – заранее определённым мной как «неудачным», – я выключал светильник, вновь окунаясь в холодную, чужую кровать, сковывающую каждый раз меня холодным потом от повторяющихся ужасных сновидений. Как медленно выжимаемая мочалка, с каждым последующим днём я терял всё больше слов, составлявших – и до того редкое – общение с окружающими. Меньше общался, меньше хотелось – как привычка, пока не начал избегать абсолютно всех. И думал: «Сколько ещё? Как долго терпеть? Я сам себя перестал понимать, да так, что даже в мыслях мой голос перестал звучать разборчиво. Я теряю, но что?.. Наверное – Смысл… Но почему? Потому что слишком много думаю; а от усталости „думать“, мой мозг стал больше додумывать; он перегрелся; усилия напрасны». «Солнце, здравствуй!» – говорил я закату, уходящему в ночь.

В тот день утро встретило меня бледной и тоскливой краской. Не было сил подняться с кровати. Грохочущий звук за окном, – видимо, строительных работ, – дал мне толчок бодрости и наконец-то я встал; встал как вкопанный. Мысль о сборе в школу не давала мне никакого стимула; да и, вообще, я ощутил какую-то свободу от этой обязанности «посещать»… мне вдруг стало безразлично. Послышался вкрадчивый шум за дверью комнаты. Я задумал защитить себя от налёта тёти, – вечно врывающейся ко мне без стука ровно в 7:30 утра, – и тогда же запер дверь. Шум прекратился; тётя остановилась у двери. Её пронзительный голос как «пила в действии», не заставил себя долго ждать:

– Йозеф! Что за новости? Ты смотрел на время?! – прикрикнула она взволнованно, но сердито, видимо, прислонив щёку к двери, чтобы ухом распознать то, чем я могу быть занят в сей час.

Я простоял как «солдатик», ничего ей не ответив, приговаривая себе одобрения за бездействие. Но уже спустя минуту, мои ноги задребезжали от волнения и напряжения, скованного страхом, – от этого же моего бездействия. Все же я упрямо сдерживал свои слова даже тогда, когда звуки букв рвались обрести свои начальные огласки, вытесняясь с тихими запинками из горла. Эту «несдержанность» я так же быстро сглатывал; моё выбивающее ритм, сердце, тщательно преобразовывало это действие в напеваемую мной, ободрительную песенку. Я сел на кровать, чтобы глядя в окно, слиться душой с просторной голубизной небосвода. Теперь мои посвистывания замедлились из-за моего нарастающего противостояния тете, от которого бросало в дрожь.

– Так! – возобновила свои возмущения тётя. – Если ты сейчас же не отворишь дверь, тебе придётся худо, мальчик, так и знай!

Раздался очень громкий, вламывающийся стук; я не знал, как поступить; деваться тоже было некуда, но и ответить теперь я бы не решился, – зачем мне было себя добровольно вести к погибели?.. А так у меня ещё оставалось время озадачить её своим наигранно-плохим состоянием. Я бросился на кровать, в страхе застилая себя с головой простынёю, в ожидании конца родственного терпения – как «конца света». От случившегося волнения, мне и впрямь поплохело, и, кажется, я уснул… а, может, отключился в обмороке.

Проснулся я, судя по насыщенным лучам из окна, уже в полдень. Пылинки безмятежно купались в свете солнечных лучей. Это было первое, мной увиденное; следующее заставило меня судорожно натянуть на себя простынь до самого подбородка: на краю кровати, у моих ног, сидела тётя, наблюдавшая за мной; в её тёмных глазах возгорелся зелёный отблеск сдерживаемой ненависти. Увидев, что я очнулся, она на доли секунды отвернула от меня голову; обернулась от меня всем телом, привстав, и быстро оправив юбку под собой. Затем, повернувшись, она засияла глазами наигранно-любезной добродушности.

– Ну как, ты выспался? А не приснилось ли тебе ненароком, Йозеф, как кто-то тебя звал, срывая связки, стучался в дверь, а потом ещё её выбивал, оставшись без ответа?! Нет?!.. Ну, спи дальше, дорогой, спи!