Ярослава Казакова - Чудо заморское. Повесть и рассказы

Мне далеко не пятнадцать лет, а шефу вообще далеко за шестьдесят, и я предполагала, что рано или поздно он поднимет вопрос о наших взаимоотношениях. Вопрос поднялся, и поднимался в первый мой год работы с завидной регулярностью, но разрешения не происходило. Я ничего не имею против того, чтобы доставить шефу маленькую радость, но радость упорно не желала пролезать ни в какие ворота. До сих пор воспоминания об этом нагоняют тоску и комплексы.

– Вы не хотите меня, потому что я вам не нравлюсь как женщина? Я разочаровываю вас чем-то раз за разом, да, Игорь Никитич? – С трудом сдерживая кипучий гнев, умничаю я, сидя почти голая на холодном, блестящем, как лысина нашего технического директора, кожаном диване. – Может, я для вас слишком старая? Вы к более молодым женщинам привыкли?

– К таким, как моя жена? – Интересуется шеф саркастически.

Его жене перевалило за шестьдесят не вчера и не позавчера.

– При чём здесь Нина Аркадьевна? Я других ваших женщин имею в виду.

– Их нет.

– Не смешно.

– Мне тоже. Однако их нет. Я не могу расслабиться, и ни с одной ничего не выходит.

– Тогда зачем вы мне голову морочите? Раздеваете посреди рабочего дня, а сами…

– Ты меня ужас, как волнуешь, Инночка! – Матушки мои, сколько страсти в голосе и глазах! Или это актёрские навыки не угасали? Трудно сказать. – Я жить без тебя не могу! Я мимо тебя спокойно пройти не могу! Я по полночи не могу уснуть, потому что ты мне…

«Что ты там ещё не можешь, старый олень?» – Думаю я с тоской, выслушивая очередную порцию «Снов Верпалны».

Однажды мне это смертельно надоело. Я поняла, что шеф дико боится мести жены и тестя и никогда не сможет переспать ни с одной женщиной, даже по-настоящему молодой и красивой, а не просто, как я, хорошо сохранившейся. Я вызвала его на откровенный разговор, и с тех пор наши сеансы сводятся к задушевным беседам, чтению стихов и техникам лёгкого расслабляющего массажа, коим я обучилась в спешном порядке, получив эту странную работу.

Я знаю, что она не навсегда. Знаю, что в любой момент меня могут турнуть так же, как и позвали, стоит только мадам Шишкиной или одной из дочерей шефа посмотреть на меня косо или заподозрить что-то. Именно поэтому я старательно обзавожусь полезными знакомствами, пока есть возможность. Ещё я экономлю, где только могу, и накопила за три года сумму, достаточную для покупки недвижимости в родном городе. Недавно приобрела там отличную двушку в самом центре.

Я съеду из надоевшей до чёртиков Москвы при первой же возможности, но не сейчас. Сейчас слишком многие люди возлагают здесь на меня надежды. Как венки на могилу дорогого покойника.

Я не могу бросить растерянного, стареющего шефа. Не могу остаться без постоянного заработка, потому что рассчитывать, кроме себя, теперь, после развода, не на кого. За свободу приходится платить, причём в буквальном смысле. Ещё у меня обязательства перед парой издателей и Союзом писателей. Ещё вряд ли кто-то из соседей или друзей захочет всерьёз заботиться о Василии. У меня сердце разрывается при мысли о том, на что он будет обречён, если я сейчас уеду.

Василий – это не кот и не какое-то другое животное, как вы уже успели подумать. Это мой знакомый бомж. Нет, это не обычный бомжара-алкоголик. Василий – человек не от мира сего. Раньше таких называли блаженными. Он постоянно предсказывает людям что-то плохое, и оно неизменно сбывается, причём самым замысловатым образом. Из-за этого его не любят, сторонятся, а нередко даже бьют до синяков и ссадин.

– Добрая ты, Мася, – говорит Василий, когда я обрабатываю его повреждения, а после кормлю обедом или ужином.

Он называет меня Масей, потому что, цитирую, моё «имя не настоящее и не подходит такой прекрасной даме никаким боком». У Васи много странностей, я привыкла и не обращаю внимания. Он совсем не интересуется женщинами, почти равнодушен к спиртному и только курит, как паровоз. Бороться с этой его привычкой уже бесполезно, и я держу дома блок сигарет на случай, если у моего странного друга закончатся припасы. Он жутко страдает без сигарет. Ещё Василий жить не может без сладкого и без детективов, и я снабжаю его тем и другим два раза в месяц – в аванс и зарплату.

Надо сказать, Василий не злоупотребляет моим вниманием. Обычно он ждёт меня у подъезда раза три-четыре в месяц, не чаще. Иногда пропадает на два-три месяца, особенно зимой. Он специально крадёт какую-нибудь ерунду или затевает скандал в людном месте, чтобы его посадили в изолятор. Зимой там уютнее, чем на промозглых улицах и в сырых подвалах.

– Тебе предстоит большая потеря, Мась. Только не бей меня, ладно? – Сообщил Василий позавчера, затравленно глядя на меня.

Раньше он не давал мне таких предсказаний.

– Я тебя била когда-нибудь? – Спросила я, заливая перекисью водорода огромную ссадину на его плече.

Мой друг иногда подрабатывает грузчиком по случаю, но телосложение имеет хлипкое, а кожу нежную, и поклажа нещадно натирает худые плечи.

– Никогда, – заверяет меня Василий торжественно, словно я и впрямь не помню, била ли я его. – Ты добрая, – напоминает он горячо. – Добрая и великодушная. Твоя доброта поможет тебе пережить потерю. Она поможет тебе пережить многое, но не всё. На этой земле никто не может пережить всё, даже такие красивые и добрые, как ты.

Я слегка вздрогнула при упоминании о потере, но тут же успокоила себя тем, что прожить без потерь в любом случае не выйдет. Не сомневаюсь, что потеря будет, ибо они случаются у всех без исключения. В этом мой друг не ошибается.

Ошибается он в том, что я добрая. Я не добрая. Просто мне всю жизнь очень трудно отказывать людям в просьбах, а вообще я грубая, прямолинейная и циничная, как многие медики и биологи. Мы очень любим препарировать, и препарируем всё, что нам попадается на пути – факты, события, явления, личности. Саму жизнь постоянно препарируем, и она не остаётся в долгу, нарезая из нас со временем жёсткие, больно хлещущие кожаные ремни, которым тоже адски больно, когда они хлещут кого-то.

Впрочем, безнаказанным в этом мире не остаётся никто, даже тот, кто ничего не делает и не анализирует. Он непременно получит свою порцию «пряников» за бездеятельность и безынициативность.

Надо бы подкупить ещё сигарет и карамелек и пустить жильцов в мою новую краснодарскую квартиру. Негоже ей пустовать годами в ожидании хозяйки.

– Это пройдёт, – успокаиваю я.

Шеф хорошо умеет работать лицом и вещать поставленным голосом нечто разумное и доброе с высоких трибун, а я хорошо умею успокаивать. Каждый из нас зарабатывает, как умеет.

Когда Игорь Никитич появляется на пороге моего кабинета с таким, как сейчас, выражением лица, я запираю дверь, застилаю дурацкий кожаный диван его любимой махровой простыней и достаю из шкафа удобные подушки. Он раздевается до нижнего белья, ложится, я укрываю его пледом или лёгкой простынкой, в зависимости от сезона, и начинается самое интересное.