Светлана Марзинова - Бриллиантовая пыль

— Геныч! Ты — это совсем-совсем для меня другое! Что-то настоящее… — горячо уверила его девушка.

— Посмотрим, — вздохнул он.

— Ну что ты так тягостно вздыхаешь?

Геннадий не ответил. Да и что он ей мог сказать? Теперь у них все случилось, все между ними было… но что будет завтра? Во что выльется эта связь? Вот что его беспокоило.

Он сам себе долго не хотел признаваться в том, что Зойка ему нравится. Ведь он заметил ее, еще когда они вместе работали в журнале. Ему всегда импонировали маленькие субтильные женщины. А эта была особенно маленькой — не только внешне, но и душой. Скорее подросток, а не женщина. Хотелось ее уберечь от неприятностей, то и дело случавшихся в ее жизни, защищать ее, пока она не повзрослеет. Он робко предложил ей пожить у него, сам еще до конца не понимая, зачем это ему.

О, за то время, что они были вместе, он тщательно изучил ее характер, поначалу казавшийся непредсказуемым. Она отличалась от всех, кого он знал: живая, стремительная, дерзкая, не признающая никакой узды девчонка. Замечая недостатки в других, она никогда не признавала их в себе, по крайней мере прилюдно. Бесчувственная, беспечная, бессердечная, беспринципная — казалось, в ней живут все бесы , какие только существуют в человеческой природе. Но вместе с тем — открытая, ранимая, сентиментальная. Как в ней все это уживается — беззаботное безразличие к судьбе близких и готовность пожертвовать последним, что имеет, ради них? Мужество и страх, сила и слабость, порок и романтика? Беззастенчивый цинизм, быстрый цепкий ум и откровенное простодушие? Если ей плохо — так вместе с ней должен рыдать весь мир; если она злится — так действительно готова убить, но, спустив пары, через минуту забудет за что; а если она хохочет, то кажется, что и все вокруг улыбается, все заражается ее радостью. А эти ее откровения… чего стоило ему выслушивать о ее похождениях, об отношениях с прежними любовниками. При всем этом в сексе она оказалась почти полной профанкой… Наверное, именно всей этой неестественной смесью Зоя его и притягивала.

Он знал, что за ее легким с виду нравом, за иронией и порханием по жизни на самом деле скрывается бешеная гордость. И когда к ней придут настоящие чувства… берегись. Такая, наверное, если полюбит — то до конца, до самого донышка. А если возненавидит, то будет ненавидеть до последнего дня своей жизни. Ему было страшно попасть как в разряд первых, так и в разряд вторых. Еще хуже — оказаться в одном строю с теми, к кому она быстро теряет интерес. Сколько еще в ней будет жить это неистовое дитя, которое от избытка жизненной энергии то и дело влюбляется, увлекается, но пока не знает, что такое любовь? Конечно, когда-нибудь она повзрослеет, привыкнет усмирять своих бесов или избавится от них, станет мягче, покладистее, будет более спокойной и чувственной, научится любить. Только вот когда?

Он ждал, не решаясь ни на что — ни взять ее, ни отпустить от себя. Но сколько можно искушать судьбу? Дважды он уходил от этого искушения, борясь за свою собственную гордость, за свое сердце, которое ей ничего не стоило походя ранить. Да, он сдался, он уступил ей, не смог сдержать свое влечение, но что будет дальше? Вот сейчас закончится эта эпопея, она получит свое наследство, переедет в шикарную теткину квартиру, защитит диплом… А он? Останется с воспоминаниями? Со своим дурацким очерком, который написал в этой поездке? Опять часами, днями, месяцами отрешенно будет сидеть за своим столом, копаясь в чужих, давно ушедших судьбах, разбирая исторические коллизии, мучаясь в безликом одиночестве и одновременно страшась кому-то доверить свою жизнь? Ну, положим, она попросит его проводить ее еще раз в Якутск, когда ей понадобится отдать алмаз Иванову. А потом? Все?

Гена запустил пятерню в волосы, откинул их назад и тряхнул головой, словно сбрасывая с себя эти грустные мысли и неприятные перспективы. И все же не в силах терпеть, будто бы между прочим, спросил:

— Ты сейчас куда? Ко мне или на Татарскую?

— К тебе, конечно! Туда мне возвращаться пока не хочется, — заявила Зоя. — Или… ты против? — В ее глазах метнулся надменный огонек, готовый превратиться в пламень презрения.

— Наоборот, я считаю, что тебе лучше оставаться у меня. По крайней мере покуда все не закончится, — спокойно, даже равнодушно ответил он и, отвернувшись, перевел дух.

— Вот и отлично, — тут же легко улыбнулась Зоя. — Значит, сейчас едем к тебе. И наконец-то я сниму этот идиотский прикид, который вынуждена носить столько времени.

Самолет наконец вырулил на посадочной полосе и остановился.

У входа в зал прибытия стоял высокий, подтянутый человек, пристально разглядывая пассажиров с якутского рейса. Когда ребята поравнялись с ним, он сделал шаг навстречу.

— Журавлева? — спросил он строго, всматриваясь в ее лицо.

Сердце Зои затрепыхалось в привычном за последние дни страхе. Генка взял ее руку, стиснул изо всех сил и потянул девушку назад. Вместе они отодвинулись от незнакомца.

Не дожидаясь ответа, мужчина заявил:

— Я из правоохранительных органов. Из Федеральной службы безопасности.

Он даже не подумал показать удостоверение, впрочем, Зое было не до соблюдения правил, она и не подумала об этом. «Все. Конец. Иванов нас обвел вокруг пальца!» — это была первая мысль, посетившая ее измученное сознание. Но потом она вспомнила: она невиновна, это уже напечатано во всех газетах, а алмаз остался далеко в Якутске! И все же противный, мерзкий страх скребся под ложечкой. Она заносчиво вскинула подбородок и сверкнула глазами: будь что будет!

— Да. Я Журавлева!

— Мне поручили вернуть вам паспорт, — неожиданно улыбнулся мужчина, — и принести извинения за то, что вас по ошибке подозревали в тяжком преступлении.

Еще, пожалуй, несколько долгих мгновений до нее доходил смысл этих слов; Геннадий, который тоже поначалу дернулся от испуга, сориентировался быстрее. Он выпустил ее руку и легонько толкнул плечом, чтобы вывести из ступора, в который она, похоже, впала.

— Зоя! — прошептал он.

Девушка посмотрела на него, в ее глазах все еще металось что-то темное. Встретив ободряющий взгляд приятеля, она наконец сообразила — Иванов исполняет условия их договора! Глаза ее просветлели, но надменное, гордое выражение так и осталось на лице.

Фээсбэшник уже протягивал ей документ, вновь посерьезнев.

— Еще раз извините за причиненные неудобства. Во время следствия всякое бывает. Я рад, что все разъяснилось.

Она с достоинством приняла из его рук свой паспорт и ничего не сказала, только чуть склонила голову, мысленно торжествуя.

Этот человек предложил довезти их до Москвы, но они наотрез отказались — нет, не нужно. Хотелось дышать полной грудью, расслабиться, быть подальше от чужого, настороженного внимания. Едва фээсбэшник ушел, Зоя весело сорвала с головы парик и выкинула в ближайшую урну, а затем исполнила нечто вроде джига-джиги, чем вызвала удивленные взгляды окружающих.