Евгения Черноусова - Письмо паршивой овцы

– Давайте во вторую травму подъедем. Там есть один неопознанный. На вид бомж, а там… кто его знает…

В прокуренном салоне полицейской машины было душно, но Инна Леонидовна вся заледенела. А когда вышла на воздух, её и вовсе затрясло. Однако повели её не в подвал и не в отдельно стоящее здание, где обычно морг располагается, а в отделение реанимации. Через стекло предложили взглянуть на пациента. Под капельницей и в прозрачной маске со шлангом на чёрном лице… нет, не он. Но потом рванула дверь и влетела в палату: «Лёшенька!» Её почти силком вывели: «Сюда нельзя!» Потребовали особых примет. Рыдая, глядела на неподвижное тело брата и вспоминала: шрамик над щиколоткой… на подбородке шрам… да, родинка над лопаткой… кажется, левой. Группа крови? Знаю точно, вторая. Он сдавал перед маминой операцией. Обрадованный полицейский вытащил из папки Лёшины документы и совал в руки доктору: «Вот паспорт, что ещё надо?» Доктор его отпихивал: «Не ко мне, это в приёмный покой».

Инна Леонидовна теребила полицейского, чтобы договорился о её пребывании в больнице. Но тут доктора позвали на пост, и он сказал, вернувшись:

– Придётся вашего брата в отделение перевести. Везут людей с большой аварии.

На её расспросы о прогнозах для брата отмахнулся и умчался. Пришли двое из отделения: медсестра и санитарка. Санитарка пожилая, представилась: «Зови меня тётей Шурой». Инна Леонидовна предложила им помочь перетащить его на носилки. И удивительное дело: то волоком из её палаты вытаскивали, а тут никто не пришёл, чтобы сдать больного. Медсестра сама сняла с него маску, махнув Инне Леонидовне: «Это ничего, он сам дышит». Капельницу отключила: «Тут почти вся, как на кровать переложим, я ему новую поставлю, дежурный врач уже сделал назначение». «Не глядя?» Она в ответ только хмыкнула.

– Что же он грязный такой? – спросила Инна Леонидовна, перекладывая Лёшу на носилки.

– Кто его мыть бы стал, – сказала старуха. – Они думали, он бомж.

В отделении не стали сразу завозить носилки в палату, а оставили в коридоре у стены. Медсестра только заглянула в дверь, сказала:

– А, ещё не увезли.

И ушла. Понятно стало, почему вечером вдруг койка освободилась. Поглядев на позеленевшую Инну Леонидовну, санитарка сказала:

– А давай, милая, его в ванную завезём.

– А можно?

– На носилках-то? Милое дело! Это уж на кровати неудобно будет.

Добрая старуха не только помогла затащить носилки, но и помыть Лёшу, приговаривая:

– Ты смотри, как избили бедного малого, живого места нет. А всё равно видно, что приличный человек. Грязи-то он в котловане понабрался. Видишь, пыль цементная? А эти вертихвостки протёрли только там, где шить надо было. Ты вот приодень его покуда, пижама вот, рубашка, и ещё я тебе от одного нового русского памперсы сволокла… ничего, от него не убудет. Ты не волнуйся, я и матрац ему сейчас новый постелю.

Утром удалось до обхода поговорить с палатным врачом. Он ничего не обещал, сказал, что все травмы, что по его части: ушибы, перелом ноги и полостная угрозы для жизни не представляют. Но вот голова – тут неопределённость. Глаза Лёша иногда открывал, но ни на что не реагировал. Нейрохирург ничего не обещал: очнется ли, когда очнётся и каким очнётся – всё под вопросом. Потом долго разговаривала со следователем, ведущим дело. В отличие от вчерашнего полицейского он был внимательным и неторопливым. Расспрашивал подробно, рассказывал откровенно. Брата обнаружили в котловане давно заброшенной стройки. Скидывали его на арматуру, то есть на верную смерть. Поэтому предполагалось, что это сделала банда подростков, которая в последние полгода не раз избивала бомжей.

– Как же он выжил… на арматуре? – дрожащим голосом спросила Инна Леонидовна.

– Помните, как у Гоголя? Что в России стоит забор поставить, как к нему всякой дряни навалят? Там всё заброшено с весны. Огорожено было хорошо, ведь яма очень опасная. Но со временем… сами понимаете. Ну, и из ближайших домов откуда-то мебель выкинули. Судя по всему, старушка какая-то померла, и освобождали квартиру для ремонта. Чем мебель вывозить, её через пролом в заборе на стройку протащили и в котлован пошвыряли. А когда Алексея Ивановича столкнули, он рухнул на бабулин диван. У него только нога на штырь попала, причём опять удачно – между большеберцовой и малоберцовой костями. Скинули его поздним вечером. К утру он бы или от травм помер, или замёрз. Но опять повезло – деда-собачника туда поздней ночью занесло. Вот и спасли вашего братца.

– Что это за молодёжь такая, – дрожащим голосом сказала она.

– Да вот теперь я на эту шайку бы не грешил, хоть и паршивцы они. У них все жертвы – бомжи, потому что они провозгласили себя санитарами общества. Одет Алексей Иванович был прилично, когда из гостиницы уходил. Никак на бомжа не тянул, я уже служащих гостиницы опросил. Кстати, куда он мог пойти? Кто у него из знакомых в нашем городе?

– Никогда он здесь не был, и знакомства никакого быть не могло.

– Всё ли вы знаете? Может, в отпуске или по работе…

– Лёша безвыездно пятнадцать лет живёт в селе. У него работа, хозяйство. Они детей поднимали. Дочь вот только родила, сын на первом курсе. Всё для них!

– Понимаете, его избивали в другом месте. Сюда привезли уже без сознания и раздетого. Это ведь не просто так, машину к котловану не подгонишь. То есть потом ещё протащили через пролом в заборе и несли до котлована. И избит он как-то… избирательно. Похоже, что всё сделано, чтобы его не опознали: разбитое лицо, отсутствие одежды. Значит, убивали конкретного человека. Кто мог желать ему зла?

– Господи, да максимум, кто что-то имел против него – это деревенские двоечники. И понесло бы их в другую область вслед за учителем?

– Да, надежда только на то, что он очнётся и сам всё расскажет.

Три ночи и два дня Инна Леонидовна безвылазно дежурила в этой шестиместной палате. Здесь все были лежачие, так что дел хватало: покормить, помочь умыться, судно подать и вынести. Спала сидя на полу и привалившись к Лёшиной подушке. Только раз выскочила за территорию, чтобы купить кое-какие мелочи: выезжала ведь не ожидая, что задержится так надолго. Даже зарядку телефонную не захватила. В магазине скривились, мол, такую древность не держим, спрашивайте у вокзальных цыган. Расчётные так на карту и не поступили, наличные кончались. Приходилось экономить. Когда дежурила тётя Шура, она приносила еду, что Лёше была положена. В остальные дни питалась в больничном буфете. Брала винегрет и булочку с чаем, на большее бы денег не хватило.

На третий день Сергей Сергеевич с соседней койки сказал ей:

– Инна Леонидовна, сегодня палата двухместная освобождается. Я за неё заплатил, так что переселяюсь. Но пока один не справляюсь. Давайте вы за мной ходить будете неделю? Я вам заплачу. И Алексею Ивановичу там лучше будет.