Олег Бойко - Работа над ошибками

– Но тебя там ранили!

– В ногу, мама! Считай, просто поцарапали…. Ничего страшного. Даже кость не была задета. Такой раной и похвастаться стыдно! Доктор Хенрикссон извлек пулю прямо в самолете, а в Кано и Абудже я уже скакал, как кузнечик…

– Ага. Вижу я, как ты сейчас скачешь! Как кузнечик… хромой… С этим костылем еще… Смотрю, и сердце кровью обливается!

– Мама!

– Ну, что мама? Что мама?

– Ничего…

– Володя!

– Что?

– Отец спрашивал, когда ты будешь дома? Он завтра последний день в Москве, а вы так и не встретились ни разу. Почему? Пока ты спал утром, он звонил и говорил, что хочет сегодня заехать, если у него получится освободиться. Надеется тебя увидеть…

– А я его видеть не хочу!

Мама тяжело вздохнула и покачала головой.

– Честно, не знаю, что у вас произошло тогда там, в Стокгольме, но это меня убьет когда-нибудь. Почему вы мне ничего не рассказываете?

– Потому что ты прекрасно знаешь, где Анатолий служит… ой, простите, работает…

– Володя! Это твой отец! Почему ты все время называешь его по имени?

– Я долго жил в Европе, а там так принято!

– Ох… Ты неисправим… Вы с тех пор разговаривали с ним хоть раз?

– Да. Дважды. Первый раз, когда я сказал, что отправляюсь в Африку после того, как моя стокгольмская командировка прервалась благодаря его стараниям, и он прилетел сюда вслед за мной, чтобы в очередной раз кардинально поменять мою жизнь. А второй раз – по спутниковому телефону, когда он отыскал меня в полевом госпитале в Нгуру для того, чтобы напомнить позвонить тебе и сказать, что со мной все в порядке.

– Ты тогда на три недели пропал… Вот я и попросила его найти тебя…

– Я работал, мама.

– Что отец сделал тебе в Стокгольме?

– Слушай, если тебе интересно, спроси у него!

– Они тебя завербовали к себе? Ты ведь ездил в Африку не с миссией Красного Креста? Только не говори, что ваша взаимная неприязнь – это игра на публику, а на самом деле вы работаете вместе.

– О, Боже мой! Все! Это уже похоже на паранойю! Запомни, Анатолий – последний человек, с кем я стал бы работать! Вопрос исчерпан?

Пока длился этот разговор, я успел одеться, натянуть плащ и зашнуровать ботинки. Стоял в прихожей и был готов выйти из дома.

– Шапку надень – там холодно.

– Плюс восемь.

– Простынешь!

– Все, пока. Вернусь поздно… – я открыл дверь и уже ступил за порог квартиры, а потом обернулся и добавил. – И еще поэтому…

– Что поэтому?

– Хочу жить отдельно…

Прошла ровно неделя с тех пор, как Кайса Энгстрем и Андерс Хольм втащили меня в салон самолета, присланного для эвакуации сотрудников ООН, Красного Креста, репортеров и раненных солдат из зоны боевых действий. Олоф Хенрикссон действительно вынул пулю из моей ноги прямо во время полета и отдал ее мне на память, а сам убрал инструменты и ушел в себя, просидев с закрытыми глазами до самого приземления в Кано.

На борту было шумно и весело. Шведские коллеги из медицинской бригады всю дорогу оживленно болтали, радуясь возвращению, одобрительно кивали мне, подбадривали и подливали виски, который вместе с местной анестезией превратил меня в непривычно расслабленного, приветливого и общительного человека. Андерс Хольм во время полета тоже, нисколько не халтуря, качественно прикладывался к бутылке. Он называл меня самым отчаянным психом, которого только встречал, и рассказывал всем желающим ничего не имеющую к реальности историю о том, как я вместе с Олуджими Нгози и его многочисленной, по его словам, семьей с боем прорывался сквозь позиции боевиков и выжил только благодаря пистолету, который он мне дал.

А меня настолько развезло, что в какой-то момент я, слишком расслабившись, как-то чересчур раскрепощено и недвусмысленно обнял Кайсу Энгстрем и даже что-то стал говорить ей на ухо заплетающимся языком. И что бы я там ни сказал, ей это явно не понравилось. На лице была строгость, в глазах – разочарование. Думаю, она впервые видела меня в таком состоянии и ничего подобного не ожидала. Поэтому в какой-то момент просто влепила мне пощечину, стряхнула с себя мои руки, поднялась и удалилась в хвост самолета, где последние несколько рядов кресел были сняты и прямо на полу на носилках лежали раненные.

Приземление в Кано я не помню. И что было после приземления – тоже. Зато в памяти хорошо запечатлелся момент, когда в уже сгустившихся над городом сумерках я в стельку пьяный вывалился из такси в центре города и вскоре предстал перед своим руководством в российском офисе, где меня уже месяц считали пропавшим без вести. Сначала все были в шоке. Затем поздравляли с возвращением, жали руку и трясли ее так, будто хотели оторвать. А потом как следует отчитали за раздолбайство, дали телефон, чтобы позвонить домой, и отправили в госпиталь, где с меня, наконец, смыли грязь, тщательно обработали рану, наложили новые швы, накормили и уложили спать до утра.

На следующий день я хотел наведаться в офис шведской миссии, чтобы по-человечески попрощаться со всеми бывшими коллегами и, может быть, попросить прощения у Кайсы за свое вчерашнее поведение, но приехавший за мной в госпиталь водитель сказал, что времени на это нет, и повез прямиком в аэропорт. Первым же рейсом я улетел в Абуджу. А там прямо в аэропорту мне вручили билет на ночной рейс Турецкими авиалиниями через Стамбул в Москву.

И вот, спустя еще сутки, я оказался дома. Приехал из аэропорта на такси и появился перед матерью загорелый, как подкопченная рыба, но исхудавший, утомленный дорогой, в потертой одежде, которая стала мне велика почти на два размера, и, опираясь на подлокотный костыль, потому что ранение в ногу хоть не было серьезным, все равно доставляло неудобства и мешало нормально передвигаться. Все мои вещи вмещались в крохотный тряпичный рюкзак. Эдакое возвращение блудного попугая.

И с этого момента я попал под неутомимый и безжалостный пресс материнского внимания и заботы, проявление которых едва ли не с первого дня стали меня угнетать. Ведь за время, проведенное в Швеции и Нигерии с перерывом в месяц между двумя этими поездками, я привык жить так, как мне хочется. Есть тогда и то, когда и что хочу, ложиться спать, когда посчитаю необходимым и возможным, одеваться, как мне удобно. А здесь я словно стал ребенком, которого мама вознамерилась в кратчайшие сроки перевоспитать и сделать таким, чтобы ей больше никогда в жизни не было за меня стыдно и не пришлось волноваться на мой счет. Чтобы я словно раз и навсегда оправдал все надежды, возложенные на сына. Вот, почему я, отдохнув несколько дней, принялся искать отдельное жилье.

Тех денег, которые я заработал в Нигерии, и кое-каких прошлых сбережений мне должно было хватить на год, даже с учетом предстоящих трат на съемное жилье. Это при условии, если бы я не работал и просто валял дурака, но я собирался для начала вернуться к своей прежней удаленной работе, связанной с переводами. А потом можно было бы поискать и что-то на постоянной основе.