Сергей Борисов - Кого-то надо убить

– Побеседовать с ним хочу. Или нельзя?

– Спит он.

– Придется разбудить.

– А по-другому никак?

– Можно и по-другому. Повесткой вызвать.

Старушка открыла рот, закрыла и сняла цепочку.

В прихожей следователю предложили надеть тапочки. Морщась от боли, он стащил ботинки и с удовольствием сунул огнем горящие ступни в шлепанцы.

– Вы здесь побудьте, в зале. Я его сейчас разбужу.

Кочергин огляделся. Вся гостиная была заставлена стеллажами с книгами. Судя по авторам, обитали в этой квартире люди образованные. Об их интеллигентности судить еще было рано.

Из-за неплотно прикрытой двери в смежную комнату слышался торопливый старушечий говорок. Ей наконец-то ответили – ворчливо и раздраженно. Через несколько секунд в гостиной появился паренек в спортивном костюме.

– Здравствуйте, – сказал он, порхая ресницами, длине которых позавидовала бы любая женщина. – Я – Климович.

Кочергин назвался и еще раз показал удостоверение.

– У меня есть к вам, Николай, несколько вопросов.

– Пожалуйста

Следователь взглянул на застывшую в дверях старушку. Та фыркнула, подвигала провалившимся ртом и выскользнула в коридор. Загремела посудой на кухне.

– Вы работаете сторожем.

– Ночным сторожем, – уточнил Климович. – На ДСК.

– В эту ночь ничего необычного не заметили?

– Нет.

– А то, что Никифоров был пьян, это явление рядовое?

– Я его вообще трезвым не видел. И не я один.

– Что же его держат?

– Жалеют. А он считает, что так и должно быть. Ко мне сначала придирался, но я ему быстро втолковал, что никому ничего не должен, а кому должен – всем прощаю. И на бойню в Чечню не я его посылал. Объяснил. Теперь сосуществуем. Мирно.

Кочергин помял пальцами переносицу.

– Дело в том, Николай, что к тросам крана на погрузочной площадке кто-то привязал куклу.

– Какую куклу?

– В человеческий рост, в сапогах и робе, с лицом удавленника. Люди поначалу не разобрались что к чему, приняли за покойника.

Климович рассмеялся:

– Колоссально! Настоящий «сюр». Жаль, меня не было.

– Кукла висела высоко. Выходит, тросы опускали, потом подняли. Вы не слышали шума мотора?

– Кажется, стучало что-то, да я внимания не обратил. Я ведь почему в ночные сторожа подался? Мне время для занятий нужно. Хочу в Москве на филологический поступить. Уже пытался, но одного балла не добрал. Был бы тупицей – не так обидно, но серятина проходит, а я за бортом! И все потому, что приемная комиссия на корню куплена, нужных детишек на факультет пристраивает. Но я упорный. Армия мне не грозит – легкие слабые, так что торопиться некуда. Поступлю! Заставлю принять!

Кочергин слушал, не перебивал. Опыт.

– Прежде чем в отдел кадров завода прийти, – продолжал парень, – я все выяснил. Воруют там все, кому не лень, начиная с директора, но только свои и днем. Главная задача ночного сторожа – ворота на запоре держать. Остальное – мелочи: обойти три раза территорию, проверить замки – и обратно в сторожку. А если что случится – прикроют, потому что копни поглубже, такое дерьмо полезет… В общем, все условия: времени для занятий навалом, тишина… И зарплату не задерживают.

– Так вы делали обходы?

– Мог бы и шлангануть, но все равно голову надо было проветрить.

– И ничего не видели?

– Не видел. Сырость. Дождь. Туман под утро лег.

Следователь задал еще несколько вопросов, на которые получил исчерпывающе полные ответы, которые, однако, ничем ему не помогли. Можно прощаться.

– Вы, наверное, удивлены моей откровенностью, – предположил Климович, выходя с Кочергиным на лестничную площадку. – Ну, когда я так прямо о заводских хапугах. Это потому, что я умный. Под протокол я ничего не скажу. Мне скандалы ни к чему, нервы дороже.

Кочергин взялся за перила, холодно взглянул на юношу с длинными девичьими ресницами:

– Если понадобитесь, вас вызовут.

И заковылял вниз по лестнице.

6

В этом доме он родился. В коммунальной квартире, где стены дрожали от бесконечных склок и свар. В комнате их жило четверо: он, мать, отец и бабушка, мать отца. Жили трудно, но особо не бедствовали. Когда в 42-м отец погиб на фронте, главой семьи стала бабушка. Мать, кашляющая, с лихорадочным румянцем, во всем подчинялась свекрови. Все вокруг были уверены, что долго матери не протянуть, но она пережила бабушку, размашистую, спорую на работу, легко вздымающую голос до крика.

Бабушка умерла в первую послевоенную зиму. До самого последнего часа бодрилась, а потом подозвала внука, положила руку на его плечо, притянула, поцеловала сухими губами: «Ты теперь главный, Миша».

Он и сейчас не понимал, как вытянул этот воз: завод, институт, больная мать… Сюда, в этот дом, привел он Таню. Познакомил с матерью, которая уже не вставала с постели. Сказал: «Мы решили пожениться, мама». Мать отвернулась к стенке, пряча слезы.

Через два года родился сын. Назвали его Володей, в честь деда Михаила Митрофановича. Мать счастливыми глазами смотрела на внука. А полгода спустя она уснула и не проснулась. У мертвой, у нее было удивительное, совсем незнакомое лицо: страдания оставили ее, и она лежала в гробу умиротворенная, красивая.

В 63-м Кочергины получили двухкомнатную квартиру в новенькой «хрущевке». Тогда их клепали по всему Союзу. Из коммуналки Михаил Митрофанович уезжал без сожаления: друзья еще раньше разъехались по окраинам, где, как на дрожжах, поднимались новостройки. Работы было по горло, и мало-помалу он стал забывать и этот дом, и этот переулок.

Вновь очутился он здесь в начале восьмидесятых при расследовании простенького дела: в соседнем доме что-то не поделили отец и сын, оба законченные алкоголики. Отпрыск оказался проворнее, пырнул папашу столовым ножом…

Потом он от случая к случаю бывал здесь. Никогда не приезжал специально, но, оказавшись поблизости, вот как сегодня (сказать по совести, он потому и поехал к сторожам сам, а не послал Никитина), Кочергин не упускал возможности заглянуть в переулок, постоять перед все более ветшающим домом. Прошлое придвигалось. Он вспоминал родителей, бабушку, вспоминал свою юность. Вспоминал танцы во дворе под патефон и запах листвы по весне. Это была его жизнь, переписать которую заново он не мог да и не хотел.

Под ногой скрипнуло разбитое стекло. Затянутый в корсет строительных лесов, дом был окружен забором из горбыля. Табличка на заборе извещала, когда будет завершен капитальный ремонт. Тут же был плакат, наглядно демонстрирующий, как будет выглядеть здание в недалеком будущем.

Кочергин внимательно изучил рисунок. Башенки-то зачем? Хотя, конечно, красиво. Даже очень. Но это уже не его дом.

Он пошел прочь. В Управление. На работу, хотя мог бы поехать домой. Но у него было дело. Он не хотел его откладывать.