Владимир Соловьев - Похищение Данаи

Самое сильное в моей жизни потрясение.

Даная, моя первая и единственная.

— Ну ладно ты — хрен с тобой. А мяу? — грубовато втолковывал Никита.

— Что с ним сделается! — сказал Саша. — Жил бы у тебя в мастерской, с твоим бы сдружился. Или у Гали: скрасил бы ей одиночество. Кот — не собака: в день ее смерти канючил у меня еду.

— А ты с тех пор ничего не ел? — опять наехал на него Никита.

— Заткнись! — сорвалась Галя.

Мы просидели у Саши битых два часа и за исключением начального этого наскока обходили несостоявшееся его самоубийство, потому что, высмей его за ложную тревогу, он, чего доброго, попытается на самом деле — в доказательство серьезности намерений. Чего нам не удалось избежать, так это разговоров о Лене. Хоть Галя и пыталась перенаправить беседу в нейтральное русло, Саша возвращался к ней опять и опять. Производил впечатление немного чокнутого.

— Вошел в морг и обомлел. Давно не видел ее такой красивой. Смерть возвратила ей прежний облик. Выглядела как в самом начале, когда я в нее по уши, с первого взгляда, еще до того, как до меня дошло, что влюблен. Девочка моя. Если б я знал!

— Как в мусульманском раю, — сказал Никита, и я даже привстал, боясь, что Саша на него сейчас бросится, такой он метнул в его сторону взгляд. И еще успел заметить, что Никита тоже весь съежился, ожидая нападения. А ведь сам напрашивается!

На этот раз обошлось.

— Если б ты знал что? — спросила встревоженно Галя. Никита тем временем продолжал его цеплять и, когда Саша в очередной раз стал описывать Лену в морге, обозвал некрофилом да еще добавил:

— Ну, ты зарапортовался. Выходит, ей стоило умереть, чтоб ты опять увидел ее молодой.

Сам видел, чего стоило Саше сдержаться. Может, и не зря Никита опасается за свою жизнь.

— Морщины все разгладились, на губах улыбка застыла, а ведь я уже забыл, когда последний раз улыбалась, — продолжал этот полоумный. — Как живая, только глаза закрыты. Точнее, как статуя. Прекрасная античная статуя. И красива как богиня. Нет больше той сварливой, скандалезной, вечно недовольной бабы, у нас с ней до драк доходило. Все это как-то разом схлынуло, а осталась девочка, какой и была всегда, хоть я и думал, что девочка в ней давно умерла. Как в фильмах про зверолюдей, которым в смерти возвращается их человечий лик. Да, некрофил! А что мне остается? Если б я только знал!

— Что — знал? — На этот раз не удержался я.

— Мяу! А это не из твоей комнаты серая мышка давеча голышом выскользнула? — съехидничал Никита и, что кот на добычу, застучал зубами.

Саша и тут стерпел, хоть Никита прямо нарывался. Теперь, задним умом, я так понимаю, что он еще не весь выложился, не подзавелся как следует, не довел себя до кондиции. То, что Сашу больше всего угнетало, нам все еще было неизвестно — нечто еще страшнее, чем смерть Лены, хотя что может быть страшнее?

Опустил голову на руки, тихонько всхлипывал. Галя подошла к нему, пытаясь утешить. Даже Никита притих. А я эгоистично подумал: «Хорошо все-таки, что не заявился к нему один. Всегда теряюсь перед чужой безутешностью, да и чем ему можно помочь?»

— Думаешь, не понимаем? — сказал я. — Мы все ее любили. Она и вправду необыкновенная.

Саша поднял голову, такое отчаяние было в его взгляде, будь моя воля бежал бы отсюда за тридевять земель куда глаза глядят.

— Вы ничего не знаете, — сказал Саша, вытирая глаза.

— Чего мы не знаем? — проклюнулся Никита из своего вынужденного молчания.

— Вскрытие было, — сказал Саша.

Он что, рехнулся? При чем здесь вскрытие? Ведь и так ясно — смерть наступила в результате удушья, сломаны шейные позвонки, неужели он снова станет мучить себя и нас физиологическими подробностями? Две недели прошло, давно уже в земле, сам говорил — ее образ очистился. Никита и Галя тоже не скрывали недоумения.

— Я никому не рассказывал о результатах. Никому! Да и сейчас зря. Вам-то что? Гекубы!

Он глубоко вздохнул, я видел, чего ему стоило. Честно говоря, я уже не хотел, чтоб он говорил. Но он выпалил:

— Лена была беременна. — И добавил, как попка, свои рефрен: — Если б я только знал!

Я как вырубился, мгновенно вспомнив гранатовый портрет Лены — она сама прорастала из граната, но сквозь кесарево сечение у нее на животе были видны гранатовые зерна. Тут только меня осенило: а если это не метафора и Никита знал, что она беременна?

— Зря ты так убиваешься, — тихо сказал Никита. — Женщина не стоит таких безумств. Никакая. В том числе Лена. Если хочешь знать, она недостойна твоей любви. Я уж не говорю, что эта любовь была для нее непосильна, невыносима. А тебя не любила. Я это знаю.

— Подонок! — опять психанула Галя.

Как же он должен ненавидеть Сашу, чтоб пойти на такой донос! А если к тому ж безосновательный и он добирает с помощью лжи, чего недополучил в реальности?

Не успел уследить, как все произошло. Саша вдруг взметнулся и бросился на Никиту. Тот извивался в его руках, как змей, очки отлетели в сторону, а Саша — это я сам видел — уже достал до шеи. Отчаяние придавало ему силы, да он был и дюжее. Никита пытался что-то сказать, но из сдавленной гортани вырывался только хрип. Лицо посинело, на нижней губе повисла слюна, зрелище отвратное. Живо представил, как треснет сейчас шейный позвонок, язык вывалится изо рта и Никита падет в собственные экскременты, скончавшись от кровоизлияния в мозг. И Сашу оправдают за это убийство, но засудят за предыдущее, потому что тот же почерк.

— Да разними же их, Глеб! — толкнула меня изо всей силы в бок Галя. Этого еще не хватало.

Что мне оставалось? Разбросал их, как котят, пользуясь своим весовым и физическим преимуществом. Никита отлетел метра на полтора и, стукнувшись головой о раковину, затих, а Галя подбежала к Саше, который легко отделался, приложившись мордой об стол.

Я подошел к Никите — с виска стекала кровь, глаза закрыты, на губах пена, на шее синяки, тело как-то неестественно обвисло. Меня одолевали противоречивые чувства. В мои нынешние планы это не входило, не для того мы наладились к Саше в гости. Меня любой суд оправдает — не рассчитал силы, разнимая драчунов. Что меня самого занимало — почему я их так неравнозначно раскидал, врезав Никите по первое число?

Наклонился над ним, схватил под мышки, пытаясь приподнять его тело, но он словно обмяк в моих руках. И тут только до меня дошло, что он придуривается, симулируя смерть. Может, и его любовь к Лене — тоже представление? Только для чего? Из одной любви к искусству?

— Опасно играешь, — сказал я. — Со смертью шутки плохи. Сначала ты с ней шутишь, а потом она с тобой.

— Мяу, — открыл он глаза. Видок без очков был беспомощный, жалкий. — С тобой, вижу, тоже не пошутишь. Хорошо вы меня на пару уделали. От тебя не ожидал. Мастак драться — ну и силищу ты скопил в заокеанье!