Владислав Есман - Алый проток

– Головник.

– Головник?

– Да, Головник.

– Хм, мой друг точно сюда направлялся.

– Да чей, видать, спутал, тут вокруг много деревушек. Все на одно лицо.

– Какие еще? Далеко находятся?

– Да они без названия в основном, их кто как величает, может он с нашей и спутал. Одна стоит по северной дороге, километрах в тридцати отсюда, но там почти никого не осталось, поди вообще заброшенная уже. Другая – в сорока километрах на востоке. Я покажу вам, где они находятся.

Васька достал старую карту и подробно описал маршрут поездки в каждую деревню.

– Понятно…

– Может чаю?

– Нет, спасибо, мне уже пора идти.

– Ну, как пожелаете.

– Слушай, еще момент, а кто у вас по знакам стреляет?

– По знакам? Никто не стреляет! С чего вы взяли? – выпучив глаза ответил Васька.

– Ты вообще из своей конуры вылезаешь?! У вас перед деревней не меньше трех расстрелянных из ружья дорожных знаков! – разозлился Покровский от беспросветной тупости Вирника.

– А с чего вы решили, что из ружья?

– Совсем меня за идиота держишь? Следы на знаках посмотри, даже слепой не спутает! Да гильзы от ружья валяются у дороги, – выпалил Лев, показав пакет с синей гильзой.

– Ох, да что же такое творится? Гады, всех их найду и посажу! – запричитал Васька. – Давайте мне, я все расследую и найду виновника!

Он попытался выхватить пакет, но Покровский проворно убрал его в карман.

– Ну-ка! Сам съезди, посмотри и собери еще, у других знаков. Заодно делом займешься, настоящим, как ты и хотел. Иначе это все пылиться будет здесь, как твои служебные документы.

– Так это старые!

– Служба так не ведется! Ладно, времени у меня на тебя нет, Егора надо найти.

– А куда Вы направитесь?

– Не знаю пока.

– На север или на восток? – продолжал любопытствовать Вирник.

– Да какая разница? Помочь хочешь?

– Я бы рад, но прям сейчас дела у меня, а потом бы и я к Вам присоединился. Помочь Вам – мой долг!

– Я к тебе еще сам заеду, спасибо, – процедил Покровский, отказываясь от показательно-извиняющейся услужливости, которая ему непременно помешала бы в спокойных поисках. Напоследок Лев добавил:

– Кстати, про меня никому ни слова, понял?

– Конечно, ну что Вы. Я нем как рыба!

– Да уж, надеюсь.

Он встал, пожал руку Василию и удалился прочь.

– Удачи! – крикнул вслед Вирник.

Борщ уже давно остыл в соседней комнате, нужно было снова подогревать, как и давно налитый чай. На прянике уже расположились другие желающие пообедать – стайка муравьев, которые усердно, слаженно и системно работали на благо своего муравьиного сообщества. Они отрывали по микроскопическому кусочку пряника и направлялись к краю стола, аккуратно спускаясь по его ножке на пол, каким-то чудом преодолевая небольшие для человека, но огромные для малюсенького муравья расстояния. Доползая до угла комнаты и огибая большой прозрачный пакет с синими патронами, они забегали в свою маленькую пещеру, прикрытую сальной футболкой, и удалялись в свой неизвестный, но не менее прекрасный и удивительный мир.

С виду деревня не отличалась богатством и зажиточностью, видимо, это касалось не только материальных благ, но и эмоций, добродушия и желания помочь, поскольку последние закончились уже на группе игравшихся мальчишек. К сожалению, на момент выхода Покровского из отделения Вирника мальчишки бесследно исчезли. Никто из жителей деревни больше не хотел общаться касательно пропавшего Егора, дороги к другим поселениям, состояния дел в деревне, да и вообще на какие-либо темы. Несмотря на то, что внешний вид Покровского, его одежда не отличались особым лоском и зажиточностью, а единственно подходящей для них характеристикой было «обычные», он все равно был здесь белой вороной, даже не белой, а скорее… прокаженной.

Первоначальное любопытство плавно перетекло в настороженность, опасение и даже страх… Завидев его издали, люди внезапно меняли направление движения, начинали куда-то быстро собираться, уходить в дома, спешно закрывая двери. Один дедушка даже на, казалось бы, безобидный вопрос: «Добрый день, не могли бы Вы мне помочь?» – замахал руками и, используя язык жестов, показал, что он глухонемой и быстро, почти побежав, поковылял в дом. Споткнувшись об крыльцо и знатно выругавшись, дедушка закрыл за собой дверь на замок.

Покровский обошел всю деревню, так и не найдя с кем поговорить. Деревня будто вымерла.

Лев достал сигарету, зажег и с жадностью последнего наркомана затянулся, немного затормозив процесс перехода чувства недовольства в открытую злобу и даже ярость.

– Сука, их что, запугали? Может этот горе-участковый всех тут настращал? Надо к нему снова наведаться, ненормально это все…

Дойдя до избушки, Лев обнаружил, что дверь была плотно закрыта, а на многочисленные призывы и оклики уже никто не отзывался.

– Твою мать, ошалел что ли? Баран… Ладно, поеду в другую деревню… Время уже четыре часа, скоро темнеть начнет, а где Егор ни хрена не понятно. А ведь нужно еще где-то переночевать…

Мобильный навигатор сошел с ума, он то показывал, что Лев находится в трёхстах километрах, то посередине соседней реки. Покровский попытался вручную найти свое примерное расположение, но навигатор не показывал ни одного населенного пункта… Интернет еле-еле прогрузил местность в режиме снимков со спутника и… бинго! В указанном Вирником квадрате видны были какие-то строения.

Машина тронулась и помчалась по направлению к ближайшей деревне, указанной горе-участковым. Пейзаж представлял собой бескрайнее поле коричнево-зеленого месива из пыли, грунта, редких деревьев и кустарников. Автомобиль ехал по краю пригорка, с правой стороны от которого растянулся безумно красивый, живописный и бесконечно уходящий за горизонт лабиринт водных ходов, речек и протоков, разграниченных многочисленными островками деревьев, земли, травы, лилий и стен из высоких камышей.

Покровский, увидев этот пейзаж, даже притормозил на секунду – полюбоваться.

Не было никого, ни одной живой души или лодки! Единственными заметными путешественниками этого лабиринта были яркое отражение заходящего солнца, очертания которого расплывались в закатных облаках, и кружащие над водой птицы, пристально следящие, чтобы отражение солнца не вырвалось из оков лабиринта. Зазеркальное светило пыталось сбежать, уплыть, найти выход, но безуспешно. Оно страдало и билось об края лабиринта и очевидно делало это с такой силой, что в какой-то момент по протокам медленно потекла алая кровь, свидетельствующая о неминуемой скорой кончине… конце сегодняшнего дня.

Зрелище это, как и любой живописный закат, было одновременно печальным и прекрасным. Оно, своего рода, лакмусовая бумажка. Опустив ее в человека или, наоборот, человека в нее, можно было определить, что у него на душе – радость или горе, веселье или уныние.