Мария Фомальгаут - Против Сентября

– Вот именно…

– …но знаете… я сделаю все возможное…

Лондон смотрит на меня с недоверием и надеждой:

– Вы… вы полагаете… что возможно что-то изменить?

– Я думаю… – хочу ответить Да, тут же спохватываюсь, – я не знаю… не знаю…

Лондон вопросительно смотрит на меня. И на Уинчестер. Хочет сказать, что сегодня не ждал гостей, но тут же спохватывается, ничего не говорит. Вежливо встречает нас в прихожей, накрывает на стол, подбрасывает дрова в камин. Говорим о погоде, как ни в чем не бывало, обсуждаем последние новости, футбол…

– …вы убили Дублин?

От моего внезапного вопроса вздрагивают оба – и Лондон, и Уинчестер. Вопросительно смотрят на меня, Лондон недовольно морщится.

– Уинчестер… – продолжаю я, – вы… вы это сделали?

– Что… что вы несете…. Эдинбург… в своем ли вы уме…

– …но мы же знаем, что последними словами Дублина были – Винчестер, винчетсер?

– Он был застрелен… из винчес…

– …с чего вы взяли?

– Но это же… очевид…

– …отнюдь.

– Послушайте, Эдинбург… я что-то не понимаю… вы сказали мне, что мы идем арестовывать Лондон, как убийцу Дублина… а вместо этого вы…

– …восстановил справедливость. Потому что это вы убили Дублин.

– Вы сами подумайте, зачем мне его убивать?

– Очень просто. Чтобы подставить Лондон.

– Подставить…

– …разумеется!

– Вы бредите, Эдинбург… просто бредите… вы… вы… сами-то подумайте, зачем, ну зачем мне подставлять Лондон?

– Взгляните, что я нашел, – наконец-то разворачиваю пожелтевшие от времени бумаги, древние рукописи, – в стародавние времена вы были столицей здешних земель, а потом это почетное звание перешло к Лондону… и вы не смогли ему простить этого… проще всего было, конечно, убить Лондон, но это было не так-то легко, поэтому вы решили подставить Лондон…

…я не успеваю договорить, Уинчестер бросается прочь, прочь в темноту осенней ночи…

– Мы поймаем его… обязательно поймаем, – Лондон благодарно смотрит на меня.

– Надо быть осторожными, – киваю я, – он будет стрелять… все-таки он Уинчестер…

– Не обращайте внимания, – шепчу я дождю, – гроза просто завидует вам… просто завидует…

На всякий случай убегаем от грозы, а то мало ли, рассердилась гроза не на шутку. Понимаю, что и сам сержусь на дождь (на самом деле его зовут осенний дождь после полуночи), что мы все сердимся на дождь – но ничего не можем поделать…

– Вы не обращайте внимания, – продолжаю я, когда мы прячемся под навесом от самих себя, – в конце концов… вы снимались в кино… а они все нет.

Да, в этом-то и было все дело, что Дождь (осенний дождь после полуночи) снимался в кино, а мы даже не могли об этом мечтать.

Итак, мы прячемся под навесом от самих себя – как я уже сказал. Знать не знаю, откуда пошел этот странный обычай, что дожди прячутся под навесом, чтобы укрыться от дождей – и не могут.

Дождь кивает, кажется, он благодарен мне – весеннему дождю поутру.

– И все-таки это несправедливо, – я не хочу говорить, но слова говорятся сами собой, – вы снимались в кино, а мы нет…

Дождь молчит.

Наконец, говорит задумчиво:

– Нет, странное дело… я понимаю, если бы мне завидовал такой же дождь, как я, маленький дождичек… но чтобы гроза… целая гроза? Да эту грозу еще много лет вспоминали, она же сорвала крышу с дома… повалила кучу деревьев… что ей еще надо?

Молчу.

Чуть погодя отвечаю:

– Но она же не снималась в кино.

Молчим.

Слушаем стук собственных капель.

Прячемся под навесом от самих себя.

– …понимаете… должен быть какой-то выбор, кастинг какой-то, чтобы мы все стояли в очереди, показывали себя, чтобы режиссер посмотрел, какой дождь ему больше нравится… а не так вот, какой пошел, такой пошел…

Дождь неожиданно кивает:

– Да… это несправедливо.

Оживляюсь:

– Вы… вы тоже так считаете?

– Ну, разумеется.

Молчим. Слушаем стук собственных капель.

Дождь осторожно добавляет:

– Если бы я мог что-то изменить… я бы это сделал.

Хочу добавить, что изменить ничего нельзя – не добавляю. И так уже все понятно, что дожди, которые уже прошли, никогда не будут сниматься в кино.

Думаю, почему мы еще есть, хотя нас не должно быть.

Думаю, куда деваются дожди после того, как они прошли.

Расходимся по домам. Думаю, как дожди могут жить в доме.

Думаю, может ли один дождь убить другой дождь – например, из зависти.

Думаю, что на это скажут другие дожди.

И что они будут делать.

И найдут ли они убийцу – что-то подсказывает мне, что не найдут, потому что дожди не оставляют отпечатки пальцев…

Человек боится меня.

Человек не понимает.

Я сам боюсь.

Боюсь, что не получится.

Я говорю человеку – дом. Человек не понимает, человек видит громадину многоэтажки, я злюсь на себя, что не получилось.

Я добавляю – уютный сельский особняк. Человек оживляется при слове уютный, человек наконец-то начинает видеть, что я ему показываю. Я добавляю – старинный, понимаю – попал в точку.

Я говорю – октябрьский вечер, нанизываю еще одно слово – промозглый, человек поеживается. Удачно, говорю я себе, удачно – посреди промозглого вечера старинный дом становится еще уютнее. Свет в окнах, говорю я, янтарно-желтый свет – окна вспыхивают. Капли дождя на черных ветках, говорю я, блестящие капли дождя.

Человек понимает.

Иди к дому, говорю я, чего ты ждешь, здесь же холодно, порывы ветра пробирают до костей – иди в дом, это твой дом, особняк на окраине городка…

Я уже не говорю, какой городок, человек видит его, видит старинные шпили, маленькие церквушки, мощеные улицы, разные фонари, причудливые вывески над витринами лавочек…

Человек идет домой. Поворачивает ключ в замке, снимает пальто – спохватываюсь, что я ничего не говорил про ключ, про замок, про пальто, – он сам додумал.

Огонь в камине, шепчу я. Получается неубедительно, я говорю – отблески пламени на стенах, потрескивание дров. Перед человеком сами собой появляются почерневшие уголья, сквозь которые проступают раскаленные докрасна трещины.

Глинтвейн, говорит человек.

Яблочный пирог, говорил человек.

Ветер за окнами, говорю я.

Дождь по крыше, говорю я.

Ветви по стеклу, говорю я.

Время близится к полуночи. Мы не говорим этого – просто понимаем.

Спальня, говорит человек. Белые простыни, добавляю я. Клетчатое одеяло, говорит человек.

Шум дождя.

Темный лес, говорю я. Холод ночи, говорю я. Шорох листьев, говорю я. Тварь из леса, говорю я.

Человек не понимает, человеку кажется, что он ослышался.

Тварь из леса, повторяю я.

Запах человеческого жилья, говорю я.

Свет фонарей, говорю я.

Приближается к дому, ступает по мостовой, роняет капли горячей слюны на обледенелые капли.