Юрий Якунин - Месть агента. Роман

Покончив с баней, пивом с водкой и разговорами типа «Ты меня уважаешь», пройдясь по свежему воздуху и освободив от повышенного давления душу, которая после принятия на грудь находилась где-то в районе мочевого пузыря, ноги сами направились в вожделенную общагу.

Крепко сбитые, гибкие, а главное без тормозов спортсменочки хорошо знали свое дело. Секс-забеги, заплывы и заезды были у них делом не только любимым, но и совершенно обычным. Отрывались безбожно, секс зачастую был коллективным, обильным и изощренным. Отсутствие возвышенных чувств, с лихвой покрывалось акробатизмом и мышечным умением.

От частых и упорных тренировок секс-форма девчат почти всегда была на пике, так что и на этот раз из бесплатного спорт-борделя добрался домой к утру обессиленный, но довольный.

Проспав до полудня, отправился на практику, куда можно было и не торопиться, так как там царил олимпийский девиз «Главное не мат. часть, а посещение», да и ежедневные бильярдные баталии делали свое притягательное дело. Правда, бильярд был своеобразный, вместо стандартных шаров были чуть меньшего размера стальные шары от подшипников турбин.

Погоняв с однокурсниками железки и потрепавшись в красках и деталях про ночное болеро со спортсменками к трем часам пыл иссяк. Стали расходиться. На набережную совсем не тянуло, психиатрией уже был сыт по горло.

Выйдя за ворота ТЭЦ, болтая с однокурсниками, пошел не отрываясь от коллектива, обычной дорогой к метро. Пройдя забор больницы и завернув за угол, неожиданно увидел «старую каргу» – Евгению Петровну, которую в цивильной одежде не сразу и признал. Тут же заныло ухо, инстинктивно осмотревшись, нет ли рядом инквизиции от психиатрии, прошел мимо сделав вид, что не заметил её или не признал. Мне совершенно не хотелось вновь испытывать судьбу, кто знает, где и что из-за этой мадам может произойти и какие приключения можно найти на свою, скажем, многострадальную голову.

– Рома, подождите.

Я неохотно остановился. И когда она подошла, спросил:

– Вам художеств на моем лице мало?

– Извините, но это единственное, что хорошего я могла в тот день для вас сделать.

– А может, для полного счастья, еще и в реке стоило бы меня утопить?

– Не юродствуйте, я и сама очень переживаю, что так получилось. Хотя, нет, очень рада, что получилось именно так. Вами уже заинтересовались и вариант, что вы обычный женский соглядатай, лучший из возможных. Я пыталась вчера вечером к вам дозвониться, но вас не было. Не хотела встречаться с вами на выходе с ТЭЦ на виду проходной больницы. Подумала, сегодня уже по набережной вряд ли пойдете и решила встретить вас тут. Дай Бог, пронесет.

– А откуда у вас мой номер телефона?

– Потом объясню, идите за мной.

Немного поколебавшись, я пошел за ней. Шли минут пять где-то в районе кинотеатра «Аполло» Евгения Петровна нырнула в итальянский дворик. Осмотревшись, последовал за ней и я.

Тбилисские итальянские дворики со строениями дореволюционной постройки – это совершенно особый мир! Мир – национально колоритный и разноязычно шумный.

По утрам его метут крикливые курдянки-дворники, звучат зычные призывы зашедших торговок-молочниц и голоса, перегнувшихся из окон в утренних халатиках, осчастливливая соседских мужиков, почти вываливающимися из подмышек белыми грудями, соседок, которые выясняют у торговок молочный ассортимент. Гомон идущей в школу ватаги детей. И орущую со столба тарелку-репродуктор.

Ну, а вечером в этом же самом итальянском дворе звучат уже иные интонации. У вечно открытого водопроводного крана пара-тройка женщин, постоянно что-то моя или полоща, с одним и тем же темпераментом обсуждают, то цвет утреннего поноса ребенка, то размеры гениталий мужа дочки, а на общем дворовом столе, негромкое мужское застолье сменяется монотонным катанием костей при игре в нарды или обычным шуршанием домино, при забивании козла. И если что-то из этого хора вдруг пропадает, то значит что-то у кого-то случилось и весь двор спешит помочь.

Ну, а днем все итальянские дворы почти вымирают, так как одни на работе, другие на рынке или по магазинам. Вот в такое время я и нырнул за Петровной в её итальянский двор.

Поднялись по винтовой, знавшей множество ног, изъеденной ржавчиной лестнице и пройдя по застекленной веранде, оказались перед оббитой черным кожзаменителем дверью.

– Это моя комната, не волнуйтесь. Я сама волнуюсь, так как не знаю, правильно ли поступаю вообще.

Зайдя в помещение почувствовалось, что в нем почти не живут, об этом говорило не только отсутствие какого-либо запаха хозяев, но и слой пыли на мебели.

– Я здесь бываю редко, потому и пыль. Рома, давайте сначала я сварю кофе. Попьем кофейку, вы поймете, что никакого подвоха тут нет – успокоитесь. Я сама еще не знаю, как себя вести. Думаю, вы уже поняли, что я психически нормальная женщина и собираюсь с вами поговорить о Нино. Но не потому, что так хочу я или хотите вы, потому что об этом попросила она и телефон ваш дала мне.

Мелитон Арчвадзе в бинтах, как в коконе с капельницами в обеих руках, был без сознания уже второй день. Губы были такие же белые, как и бинты и лишь черные густые брови и ресницы закрытых глаз, все на чем мог остановиться взгляд.

Женю на всякий экстренный случай особисты взяли с собой. Она стояла сзади сотрудников НКВД. Один был высокий, возрастом постарше, в очках, другой низкий волосатый с маленькими злыми глазами. Женя видела, как низкий щупал у лежащего майора пульс, потом он поднял больному веко и дернул за волоски бровей, проверяя реакцию зрачка.

– Дохляк, – заявил дергавший за бровь.

Потом он пошарил рукой под подушкой, поднял одеяло и ничего не найдя, отряхнув ладошки, повернулся к Жене:

– Тебя как звать?

– Евгения Петровна.

– Женя значит? Если эта вражина вдруг оживет, дай знать. Ну, а если подохнет, все равно позвони, отметим это вечерком вместе.

Он протянул Жене клочок бумаги и, сверкнув золотым зубом, хлопнул её ниже поясницы. Женя чисто рефлексивно влепила ему пощечину.

– Ты, сучка, на кого подняла свою пакостную ручонку!? Я тебя сгною, ты у меня будешь ползать и сапоги лизать, чтобы я тебя простил и любил.

Низкорослый, своей волосатой рукой, как тисками схватил Женю за предплечье и потянул к выходу.

– Отставить лейтенант! Тебе арестанток мало? – зло отчитал гориллу старший по званию офицер.

– Успокойтесь девушка, у него очень нервная работа, вот и сорвался.

Лейтенант покраснел как рак, у виска вздулась и пульсировала вена, губы стали тонкими и белесыми, глаза налились кровью. Жене стало страшно, было понятно, что угрызения совести для него чувство неведомое. Это животное в офицерской форме напомнило ей того комиссара, который из-за своей похоти застрелил её родителей. Глаза Жени наполнились слезами. Офицеры ушли и Женя успокаиваясь, промокнула глаза платком, подошла к кровати Мелитона, поправила одеяло и разгладила пальцем бровь, с выдранным клоком, села на краешек кровати и стала щупать у больного пульс.