Алексей Кадигробов - Орёл или решка

Окна его квартиры выходили во внутренний двор Стабильбанка. Вот в этот самый двор сейчас и въезжала очередная инкассаторская машина. Каждый день приблизительно в одно и то же время приезжали инкассаторы и, судя по всему, свозили денежные знаки из филиалов города в центральное отделение банка. В углу двора стоял припыленный и притрушенный желтой листвой серо – синий бронерованный фургон. Он выезжал аккуратно один раз в неделю. При выходе на пенсию у Семена Михайловича ощутимо прибавилось времени для того, чтобы замечать то, что раньше его не интересовало вовсе.

От досужих наблюдений его отвлек звук ключа, провернувшегося в замочной скважине. – Это пришел внук Пашка, больше некому, – подумал дед и не ошибся.

Дело в том, что по сложившимся семейным обстоятельствам им с внуком приходилось ютиться вдвоем в этой однокомнатной квартире. После того, как родители Павла, попытав счастья на родине, продали свою двухкомнатную квартиру и уехали на заработки за границу. Пашку же оставили на попечительство деду.

Семен Михайлович был отцом Пашкиной мамы, а та была замужем за сиротой из детского дома, поэтому кроме деда у Павла на родине кроме деда из близких ему людей, никого не осталось. Денег, оставленных родителями на первое время, хватило на два месяца не голодной жизни и зимние кроссовки.

– Привет дед! Уже суетишься? – Паша прошел на кухню.

– Привет, Пашунь, чего так рано? Отпросился?

– «Отпросили». Потом расскажу, давай лучше я нашинкую, – у меня получится быстрее. Дед спорить не стал. Паша в свое время закончил ПТУ на повара, но работал пока на стройке, потому, что попасть на хорошее место оказалось сложнее, чем он ожидал, а жить на что-то нужно было. Павел был немного выше деда, имел среднюю комплекцию и темно – русые, вьющиеся волосы. Одеваться любил просто: футболка, джинсы, пайта с капюшоном. На ноги зимой и летом предпочитал обувать кроссовки – он считал их удобными, практичными и вечно-модными. – Уведомление видел, спросил дед?

– Да, дают нам две недели на выезд.

– Что об этом думаешь?

– Думаю, – надо было сначала строить, а уж потом сносить. А так поселят нас в комнатуху два на два метра, где ложась на ночь спать, будем страдать от недостатка кислорода, а для того, чтобы попасть в туалет придется полчаса терпеть по дороге к нему, это если он окажется свободным. А еще очередь на кухню, на которой кто угодно может попробовать твой борщ, когда он варится без тебя, а после сделанного замечания еще и плюнуть. Где проблема со стиркой и сушкой белья и приходом домой после двадцати трех и прочими «подводными камнями».

– Да, густовато аномалий для одного места, мне кажется в Бермудском треугольнике и то спокойнее, усмехнулся Михалыч. Он все это и так помнил со своих студенческих времен. – Можешь мне поверить на слово, это МНЕ повезло обитать у тебя, а на жизнь наших иногородних студентов я уже поверь, насмотрелся!

Закуски были нарезаны, и суета перебралась в зал. Залом, в квартире Семена Михайловича, называлась комната три на пять метров, которая казалась большой по сравнению с кухней и туалетом, в котором, сев на белый трон, коленями упираешься в дверь. Но, тем не менее, все необходимое для быта в зале помещалось без труда, а это: дедов зеленый диван у окна, Внуково кресло – кровать, в другом углу комнаты, а также вещевой шкаф и старый сервант, интерьер завершал круглый обеденный стол, на котором стоял телевизор.

Телевизор был поставлен на пол за ненадобностью, а стол был пущен в дело – застелен зеленой скатертью и накрыт. Оба удобно устроились на диване, Михалыч взял графин с перелитым туда коньяком.

– Чего, Пашунь, не весел – спросил он, разливая коньяк по рюмкам?

– Давай дед по первой «за тебя», а потом расскажу.

– Для храбрости, что – ли, ну что же – давай! Родственники выпили.

– Со стройки меня уволили, дед, вот почему я сегодня пришел рано, а уволили потому, что молчать не стал по поводу того, что нам и так платят вдвое меньше, чем туркам, да еще и выплату начали задерживать на месяц, тогда как туркам у нас же на стройке платят вовремя. – Да, это уже не упущение, а большой перегиб, – согласился Семен Михайлович, и налил по второй.

– Был бы я каким-нибудь начальником участка… – Сказал Паша уже без волнения, почувствовав в словах деда моральную поддержку, – я бы, наверное, тоже промолчал бы, а так, как терять мне не чего, кроме своей мизерной зарплаты, которую перестали давать, я сказал начальству при ребятах как есть, особенно слов не выбирая, – то есть матом.

– И что они тебе на то ответили?

– Сказали, что им там революционеры не нужны, и я завтра с утра могу поспать подольше, а потом идти искать себе новую работу.

– То, что работа тебе нужна новая я, Паша, и с тобой и с ними согласен полностью. Давай посмотрим, какие у меня после моих трудовых подвигов остались бонусы. Орден Трудового Красного знамени, который я с гордостью одену через две недели, покидая навсегда отдельную квартиру, и потерянное здоровье. Я, Пашка, не боюсь общежитий, но в моем возрасте я заслужил большего.

– Согласен, дед, но что же делать?

– Давай закусим и пойдем, прогуляемся парком, а там уже и поговорим. Так и сделали. Они вышли на проспект и не торопясь пошли вдоль по алее между дорогами. Паша закурил. – Видишь ли, Пашка, на протяжении своей жизни я заметил интересную вещь, а именно то, что бедные живут по законам, написанным для них богатыми. Вот, к примеру, ты видел когда-нибудь бедного депутата, прокурора или мэра города?

– Или банкира, добавил Павел, заметив как из «ягуара», только что припарковавшегося у парадного входа СтабильБанка, вышел хозяин банка – статный мужчина лет сорока пяти в темном с отливом, явно не дешёвом костюме и помог выбраться из него своей юной спутнице в собольей шубке, которая была «юнее» его лет на пятнадцать.

– Вот, видишь, сказал дед, ты и сам все видишь и понимаешь.

– Да, я ведь не с луны прилетел, но к чему этот разговор? Ты сыпешь соль на рану и себе и мне. Михалыч пропустил реплику внука мимо ушей.

– А ты никогда не задумывался, Паша, какая между ними и нами разница? Казалось бы, те же руки, те же ноги, и голова у них не круглее нашей.

– Да так, ответил внук, почти никакой, кроме одной мелочи: я – уволенный разнорабочий, а он – владелец банка.

– Между бедными и богатыми стоят «решительность», с которой богатый берет у бедного и «не решимость» бедного взять у богатого.

– Ты к чему ведешь Семен Михайлович? – Спросил Паша, с удивлением посмотрев на деда. – Да – да, Пашунь, пора изменить положение вещей. Я, конечно же, не говорю про революцию, я не Ленин, слава богу, хотя и он был не из бедноты. Я говорю о наших с тобой делах невеселых, которые не грех и поправить.

Читать дальше