Наталья Костина - Последняя Золушка

– У меня был! Теткин хахаль – это соседка так его называла – хахаль, а вообще он был дядя Боря – принес мне, потому что у меня был день рождения! Тут тоже бывают дни рождения, только это неинтересно. Я сказала, что хочу не медведя, а собаку, но тетка сказала, что собаку нужно кормить, а нам самим жрать нечего. Потому что она еще и меня кормит. И что я свалилась на ее голову. Она всегда это говорила, когда сердилась. А дядя Боря сказал, что у ребенка должно быть детство. И он принес мне медведя, и конфет, и сладкой воды, а тетка рассердилась. Сказала – выкинул деньги на ветер, лучше бы бутылку купил. И они поссорились. Только это опять неинтересно. Да, и я взяла этого щенка на руки, который был как медведь! У него была такая теплая шерсть! И густая-густая! И еще он пах! Как собака, и еще чем-то… И у него был носик и глаза – такие глаза, блестящие, просто как пуговки! Правда! И он меня полюбил, сразу! И я его полюбила! Я его понюхала – и полюбила на всю жизнь!

– Ты принесла его домой? – спросила я.

– Да. Тетки не было – она всегда с утра всякое ходила собирать. И мы со щенком сначала играли, а потом он ко мне прижался и уснул. А я на него смотрела. А потом он проснулся и так… заплакал, да! Тоненько-тоненько! Потому что он был маленький, понимаешь?

– Как мы? – шепотом спросила я.

– Наверное… нет, он был еще меньше. Мы с тобой все понимаем: и что плакать нельзя, а то будут бить, и что у нас где-то есть родные… а он ничего не понимал! Он не знал, где его мама! И что он теперь мой и я тоже буду его любить! Он этого не знал, и он плакал… правда. А потом сделал лужу. Я ее вытерла, потому что я знаю, как ухаживать за собаками! Когда я еще жила с мамой и у нас был телевизор, я видела! Но он все равно плакал, наверное, был голодный. Собака ела все, а ему надо было молока. Он ведь был еще маленький! Я знала, где тетка прячет деньги… я пошла и купила ему. Он остался там, за дверью, и все скреб ее, плакал и плакал… Я долго стояла и все слышала, а потом все-таки пошла. Надо было взять его с собой! Но тогда меня не пустили бы в магазин… и я не взяла.

Она замолчала, а я ничего не спрашивала. Я понимала, что дальше случилось что-то страшное. Наконец девочка Алла заговорила:

– Когда я вернулась с молоком, щенка уже не было. Я… я открыла дверь, а его за ней нет! Никого нет! Только… только запах!

– Может, ты забыла закрыть, – зачем-то спросила я, – и он ушел?

Алла помотала головой:

– Я никогда не забывала закрыть, у меня ключ висел на шее. Никого не было! – выкрикнула она. – Но я же знала, что он был! Хотя тетка пришла и сказала, что я все это придумала!

– Ты его искала?

– Да, я пошла туда, где раньше жила собака. Но там было пусто… так пусто, понимаешь? Я всегда чувствую, когда пусто…

У меня перехватило дыхание. Я знала, что такое пустота… в свои шесть лет я слишком хорошо это знала!

– И я пошла опять домой, к тетке. Но сначала я его искала, подумала – вдруг действительно я не закрыла и он вышел на лестницу? Но его нигде не было. А тетка уже сдала бутылки и выпила, понимаешь?

– Да, – тихо сказала я, хотя моя мать не пила. Я видела тех, кто пьет, но моя мать была почти такая же – она кололась. У тех, кто пил, были лица, словно пухлые подушки в грязных наволочках, а моя мама была просто худая, у нее были ввалившиеся глаза, а руки и ноги, как палки… как у меня. Но только она все равно была красивая, а я – нет.

– Она выпила и завалилась спать. Я стала ее трясти и спрашивать, где моя собака. И тогда она… она сказала, что выбросила его… и если я сейчас же не заткнусь и не перестану приносить в дом всякую дрянь, она и меня выбросит! Он был не дрянь! Он был не дрянь!..

Алла заплакала.

– Не плачь, – сказала я и добавила, потому что не знала, что еще можно сказать: – Здесь не любят тех, кто плачет. Здесь их бьют.

Но она все плакала и плакала, сидя на ступеньках. Я тоже села рядом, хотя лестница была холодная. И мне тоже захотелось заплакать, пусть я и знала, что лучше этого не делать.

– Я хотела побежать и найти его, потому что тетка не ходила далеко. Я всегда знала, куда она ходит, но она отняла у меня ключ и ударила меня по лицу! И кричала, что сдаст меня в детдом! У меня пошла кровь из носа… она была такая красная! И все вокруг залила.

– И она тебя… сдала?

– Нет. Не успела. Она… она умерла. Потом. Скоро. Зимой.

– Моя мама тоже умерла зимой…

– Я здесь уже два года, – угрюмо сказала Алла. – Тут, наверное, хорошо… Я учусь в первом классе, потому что я способная! Ты умеешь читать?

– Нет, – сказала я.

– Только я все равно хочу отсюда уйти. Потому что тут тоже нельзя завести собаку. Щенка. Хотя бы самого маленького. У нас есть рыбки в живом уголке. И попугайчики. Если хочешь, я тебе покажу. Только я их не люблю. Они… они не такие. И не пахнут. Щенок пах! Я его искала… потом, когда тетка меня выпустила. Она долго не сердилась. Вообще-то она была добрая. Она заснула, а я вытащила свой ключ и ушла. Но его не было… нигде! Я ходила, пока не стало совсем темно, но так его и не нашла. Наверное, его кто-то забрал. Потому что он был красивый… Мы с тобой некрасивые. Нас никто не возьмет. Особенно тебя. – Она снова скривилась на мои непонятные глаза. – Ты косая, – сказала она.

– Да.

– Это очень некрасиво.

– Очень, – подтвердила я.

– Я все равно буду с тобой дружить! – с вызовом, адресовавшимся неизвестно кому, сказала Алла.

Я промолчала. Я не пахла ни щенком, ни попугайчиками, ни даже рыбками, с которыми познакомилась позже: у них у всех был свой запах – и у воды, и у птиц. Вода пахла совсем немного, птицы – чуть больше: остро, словно давно не мытые волосы, но даже приятно. Я была очень тощая, мои собственные волосы были бесцветны и похожи на паклю, а глаза смотрели неизвестно куда. Я была уродкой и не умела читать. Меня звали идиотским именем Мирабелла. Моя мать была наркоманкой и умерла. У меня никого не было, даже щенка, который был бы моим час или два… но это все равно было бы счастьем.

Мне было шесть лет, и я попала в детдом. С этого началось мое детство. Потому что все, что было до этого, назвать детством было нельзя.

Я отложил рассказ… о детстве? Щенке? О девочке с косящими глазами? О чем? Да… все-таки о детстве! Сел на кровать. Потер лицо. Снова взглянул на четыре распечатанных на принтере листка. Не поместилось на трех. Полпредложения… и она – та, которая сидела на холодной черной лестнице детдома, там, где пожарный выход и где никогда никого не бывает… даже тех, кто бьет, – она взяла из пачки еще один. Аккуратная девочка в застиранном платьице, со спутанными бесцветными волосами и бумажным носовым платком в кармашке. Там, на пустынной лестнице, никогда никого не бывает… только прячутся те, кого бьют…