Александр Понуров - Наедине с нежностью. Часть первая. Оля

– Ей было плохо, она плакала.

Ещё лучше сказал!

На том конце провода возникла недоумённая пауза, потом прозвучало:

– Позовите её к телефону.

Я подошёл к дивану и увидел, что Оля спит.

– Вы знаете, она уснула. Она была в таком взвинченном состоянии, пусть отдохнёт.

Я догадывался, если бы Людмила Алексеевна могла, она прилетела бы в одну минуту. Но она была больным человеком и не знала моего адреса. Представляю, какую пытку мы ей устроили. Но моя совесть была чиста, и это почувствовали там, в неведомой мне квартире.

– Хорошо, – сказала Олина мама. – Пусть позвонит позже, – и положила трубку.

С дрожащими руками я сел в кресло.

Там обо мне знают, хорошо это или плохо не пойму. Я никогда не сталкивался с мамами своих женщин. Женщины ещё нет, а с мамой уже поговорил, забавно, и вдруг, поймал себя на возникающем ощущении, что затягивает в болото. Надо бы выбираться из него, пока не поздно, а я позволяю себе ничего не делать.

Почувствовав на себе взгляд, поднял голову и увидел вопросительные глаза Оли.

– Мама твоя звонила, я сказал, что ты спишь.

В её глазах мелькнула тень лёгкого беспокойства и вины.

Чтобы её успокоить я произнёс.

– Всё нормально.

Оля нехотя, через силу выговорила:

– Я ей сказала, куда иду…

– И куда?

– К подруге, вернее к её родителям. По-другому, она меня не отпустила бы.

– Выходит я родитель твоей подруги.

– Не обижайтесь, ведь как-то нужно было сказать и сейчас и потом, о деньгах.

– Звонить будешь?

– Не знаю. Может попозже. Я пока не могу.

Я положил трубку на диван, рядом с импровизированной подушкой, встал, подошёл к окну и уставился в ночь освещённую фонарями и луной. «Связался чёрт с младенцем». Я уже проклинал себя за слабость: какое мне дело до мам незнакомых девиц и в принципе до самих несовершеннолетних? Боком ещё выйдет вся эта авантюра! Я не думал о деньгах, мне просто было досадно на себя, что не смог сразу отправить её. Теперь ещё придётся с мамашей объясняться.

По улице ходили взрослые девушки и женщины, которые, я думаю, были, не прочь со мной познакомиться, даже для простого времяпровождения. Это было бы и проще, и дешевле.

– Олег, – услышал я голосок Оли. – Подойдите сюда.

Я повернулся к ней лицом и увидел, как она показывает на диван рядом с собой.

Я подошел, но уселся на стуле, рядом с ней.

– Вы помните ту ночь, когда мы с вами познакомились, вы искали женщину… Я смогу вам её заменить?

Господи, это она мне себя предлагает, в знак благодарности?

– Оленька! – я задохнулся от услышанного. – Ты представляешь, о чём говоришь?

Она слегка пожала плечами.

– Конечно, представляю.

– Ты меня сможешь полюбить?

– Это так важно?

– Для меня да.

Мы замолчали. Я думал, как выйти из этой ситуации. Конечно, можно было принять её предложение, но слишком велик был риск, что со временем она посчитает, что погасила все долги и уйдёт. Я не мог так легкомысленно разменять своё чувство на её благодарность, ничем не подкреплённую кроме слова. И в тоже время я боялся обидеть её своим отказом.

– Оленька, понимаешь, я, в некоторой степени, увлёкся тобой и боюсь, это серьезнее, чем могу подумать сейчас. Если я тебе нравлюсь как мужчина, это один вариант, если только из чувства благодарности – это другое. Я не могу от тебя принять такой жертвы.

– Вы мне нравитесь, как папочка, – и положила голову на мои колени.

Вот так оно всё и начинается! Сначала трогательно в своей беззащитности, потом может стать яростным и грубым в отстаивании своей независимости. О, Господи, зачем ты мне послал это так поздно? Чем я заслужил такой крест?

– У тебя мальчик есть?

– Нет. Мальчишки такие неинтересные, глупые и скучные.

Я положил руку на её плечо. Каким же оно было хрупким и миниатюрным. И этой девочке рожать через четыре-пять лет? Где же она возьмет силу и энергию? А моя дочь? Она почти такого же возраста, чуть помладше и такой же комплекции. Я почему-то о дочери никогда не думал, как о женщине. Только любимая женщина может быть хрупкой и беззащитной, любящей и обижающей. Только от неразделённых чувств любимой женщиной, накладывают руки на себя. Любовь к женщине лежит в верхней части сердца и правится разумом, когда он способен бывает на это. Любовь к своим детям располагается в глубине сердца, никогда не правиться головой и редко вызывает страдание от несоответствия отдаваемого получаемому. И обида на них, какая-то мимолетная, даже если и долго вспоминаемая, но никогда не вызывающая боли. Можно говорить о своих детях плохо или хорошо, это никак не влияет на любовь к ним. Но если о любимой женщине говоришь плохо, это означает: либо конец любви, либо начало конца. И разлюбить женщину можно многажды. Разлюбить дочь – никогда. А если женщина возраста твоего ребёнка полюбить её легче, но любить больнее. Нужно быть либо мазохистом, получая наслаждение от пытки, рождённой осознанием разницы в возрасте, либо садистом, заставляя страдать молодое существо, когда оно уже не может любить или не хочет, а ты уже всё потерял ради этой последней своей любви. «Седина в бороду»… одним словом.

Я гладил её плечо, волос, спину и испытывал необъяснимое психологическое наслаждение. Так наверно ласкают потерявшуюся, а затем найденную дочь.

«Оленька, моя милая, нежная, добрая Оленька» – про себя проговаривал я. ─ «И воспринимаю я тебя как-то странно. И не как женщину, и не как ребёнка. Смогу ли я когда-нибудь отмолить грех своей страсти? Господи, прости меня, грешного, но безвинного, ибо ты меня сделал таким и послал мне это испытание, только для чего, я никак не пойму».

Через силу встал, невидяще подошёл к окну. Сердце колотилось, в каком-то невероятном темпе. «Словно стометровку пробежал», – усмехнулся про себя. «Так тебя надолго не хватит, подкараулит „кондрашка“, женишок хренов. Нужно отправлять её, пока не поздно. Пока ещё есть силы смеяться над собой, когда будешь плакать, будет поздно».

– Оля, – хрипло выдавил я, слушая свой голос будто издалека, – позвони маме.

– Мама, алло, – сказала Оля. – Сейчас приду. Что? Это не телефонный разговор. – И уже обращаясь ко мне, с напряжением выговорила.

– Я пойду, уже поздно, а то мне ещё уроки делать.

Положила трубку на стул, и, видимо, не зная как убедиться, что обещано, было не ради красного словца, а с полной ответственностью и серьёзностью, произнесла:

– Я вам свой номер телефона оставлю, вот, ─ и положила листочек бумаги на журнальный столик.

Я проводил Олю до дверей и пообещал, что позвоню, как только, что-нибудь определиться с деньгами. Она ушла более встревоженная, чем успокоенная.

Уже через полчаса я нашёл, где взять деньги, осталось забрать их и отдать Оле. Нет, нужно отдать Людмиле Алексеевне. Я не знаю, почему так решил, но мне стало вдруг спокойно от этого решения.