Сергей Высоцкий - Третий дубль

– Чтоб ему пусто было! – сквозь зубы проворчал режиссер и сделал нетерпеливый жест рукой, призывая Толика поторопиться.

– Что он, купается в Зимней канавке? – спросил Максимов, когда запыхавшийся Рюмин притрусил к колонне.

– Нет его там, Лев Андреевич. Укатил наш корифей.

– Как укатил?! А велосипед?

– На велосипеде и укатил, – засмеялся козлоподобный.

– У него ноги длинные. Знай жмет на педали.

– Да как же… – начал Максимов и оглянулся, отыскивая мужчину с портфелем. Но того уже и след простыл.

– Вот же товарищ сейчас сказал, ты с ним повстречался, что велосипед на набережной лежит, – он растерянно оглядел собравшихся в кружок участников съемки.

– Сказал, – подтвердил администратор. – Только он какой-то малахольный. Надо проверить.

Несколько человек отправились на улицу Халтурина. Максимов не утерпел, пошел с ними. Ни Орешникова, ни велосипеда они не нашли.

Режиссер посмотрел на часы было половина седьмого. Сказал устало:

– Все, ребята, разъехались. Доснимать клип я не буду…

Капитан Панин уже собирался пойти домой, когда в кабинет заглянул шеф, начальник уголовного розыска Семеновский.

– Александр Сергеевич, на тебя опять «телега» пришла, – сказал он довольно миролюбиво.

Панин понял, что начальство хочет свалить на него какое-нибудь малопривлекательное дело и потому большого разноса не будет.

– Догадываешься откуда?

– Даже моей интуиции на это хватает, товарищ полковник.

– Нет, капитан, такого сюрприза ты не ожидал. Написал на тебя рапорт сам товарищ Зайцев…

Зайцев был начальником ГАИ.

– Перечислил все твои прежние нарушения…

– Николай Николаевич, их всего-то два! За три года!

– Два, ставших известными Зайцеву. – Полковник многозначительно посмотрел на Панина. – И позавчера третье. По Приморскому шоссе в черте города ты гнал за сто. На правительственной трассе.

– Ехал в Ольгино делать обыск у Сарнова. Служебные дела. Была бы мигалка…

– Ах, мигалка?! И еще эскорт мотоциклистов? Ты, по-моему, не совсем понимаешь, какие тучи над твоей головой сгустились. Зайцев человек принципиальный. Гласность так гласность! Равенство перед законом? Для всех! И прежде всего для работников уголовного розыска.

– А для автомашин с семерками? – буркнул капитан. Номера, начинающиеся с 77, имели машины высшего ленинградского начальства.

Семеновский сделал вид, что не расслышал:

– Мне надоело объясняться с Зайцевым, Саша.

– Ему самому хвост прищемили… – сорвалось у Панина с языка, и он густо покраснел.

– Саша, – шеф усмехнулся, глядя, как медленно уходит с лица Панина краска. – Ты хороший человек, даже краснеть в милиции не разучился, но считай лучше свои грехи. И готовь себя морально к выговору.

– Продам я машину, товарищ полковник. С ней только расходы. Буду ездить на казенной, с сиреной.

– А на своей, как все нормальные люди, ты ездить не можешь? Ну что бы произошло, сделай ты у Сарнова обыск на пятнадцать минут позже?

– Золотишко он успел бы припрятать! – улыбнулся Панин. – Искали бы мы его рыжие побрякушки трое суток. Вот что такое пятнадцать минут!

Семеновский вздохнул.

– Не могу я ездить медленно, Николай Николаевич. Честно, не могу! Это как болезнь. Правда. Бывает, сажусь за руль и думаю торопиться некуда, поеду нормально. Хоть на город посмотрю, на девушек… Нет, жмет нога на газ. Укачивает меня, товарищ начальник, медленная езда.

– Ладно; завтра я решу, какой тебе выговор объявить, – сказал Семеновский деловито. – А сейчас есть для тебя срочное дело…

Панин улыбнулся и подумал: «С этого бы и начинал».

– Ты певца Орешникова знаешь?

– Леонида?

– Значит, знаешь. Ты у нас меломан и интеллектуал. Тебе им и заниматься. Сегодня на пресс-конференции журналисты подняли вопрос о его исчезновении.

– Как это? – удивился Панин. – Такой известный певец и пропал бесследно?

– Вот ты и выясни, бесследно или следы все-таки остались. У тебя и знакомые среди местной богемы имеются.

– Николай Николаевич, какая богема? Какие знакомые?

– Есть, есть! Сам говорил – главный режиссер театра, певичка…

– Заведено дело по факту пропажи? – деловито спросил Панин.

– Зачем? Не надо! Прошло только два дня. Ты поинтересуйся, порасспрашивай. Может, у них так принято: загулял – и два дня отсыпается. Проведи разведку. Чем черт не шутит, а вдруг его похитили?

– Поклонницы?

Полковник на шутку не отозвался.

– Начни прямо сегодня. Сейчас. У этих ребят настоящая жизнь только вечером и начинается. Сам знаешь. А там видно будет, заводить дело или нет. Может, и всесоюзный розыск объявлять придется. Журналисты народ дотошный. На следующей пресс-конференции спросят.

– Николай Николаевич, да ведь мы у районного управления хлеб отбиваем! Их дело.

– Генерал сказал поручить Панину. Понятно? – Семеновский поднял руку в приветствии и двинулся к дверям.

– А какую резолюцию генерал на рапорте начальника ГАИ изобразил?

– Ты займись делом, Саша. Про резолюцию узнаешь. В свое время. – И полковник стремительно исчез за дверью.

Поздно вечером Панин позвонил режиссеру Нового театра Никонову. С Никоновым они учились в школе и даже вместе поступали в Высшую мореходку, на судоводительский факультет. И оба не прошли по конкурсу. Год проработали грузчиками в порту, зарабатывая морфлотовский стаж, но в мореходку подавать не стали. Панин поступил в университет на юридический, а Никонов – в Институт кино, театра и музыки на режиссерский.

За год работы как-то само собой рассеялось их романтическое стремление к дальним плаваниям и красивой флотской форме. Встречаясь изредка, они теперь лишь подтрунивали над своим юношеским увлечением. Но если выдавалось свободное время, шли по старой школьной привычке прогуляться по набережной Лейтенанта Шмидта, там, где покачивались у гранитной стенки то большие сухогрузы, то франтоватые гидрографические теплоходы. Но кто из ленинградцев не ходит на эту набережную, кто не поглядывает не с завистью, нет, но с каким-то тревожащим душу чувством на таинственную жизнь, царящую на кораблях?

…Трубку снял Валентин.

– Здорово, Мегрэ! – приветствовал он Панина. Александру был симпатичен этот любитель пива и бутербродов с набережной Орфевр. Но капитан считал, что Мегрэ, баловень Сименона, слишком много времени тратит на то, чтобы понять преступников. А понять – значит простить. У Панина не было времени на то, чтобы понять, и еще меньше было желания простить. Поэтому он протестовал, когда приятель называл его Мегрэ. Но Никонов только посмеивался, и Панин смирился. Мегрэ так Мегрэ. Хорошо, что не мисс Марпл.

– Валя, что ты думаешь об исчезновении Орешникова? – не ответив на приветствие, спросил Панин.