Сергей Высоцкий - Третий дубль

Когда он спустился на лифте на первый этаж, дежурная словно поджидала его.

– Вы к кому ехали, молодой человек? – строго спросила она Панина. Она была еще совсем нестарая и своей повадкой и обличьем напоминала учительницу начальных классов.

– Не «к кому?», а «от кого?». Так будет правильней, – стараясь выглядеть беззаботным, сказал капитан. – А «от кого» большой секрет.

Дежурная промолчала. Но всем своим видом выразила Панину крайнее неодобрение. А лукавая Тамара даже носа не высунула из своей квартиры. «Неужели простояла за дверью, прислушиваясь к тому, что творится на лестнице? – подумал капитан. – Или легла спать?»

При мысли о постели, о легком аромате Тамариных духов Панин почти физически почувствовал острое сожаление. Словно дыхание перехватило. Но только на одно мгновение.

Утром Панина разбудил бодрый хриплый голос будильника. Ленясь протянуть руку и нажать кнопку, Александр сердито подумал о том, что Никонов дома будильника вообще не держит. А телефон включает только после десяти. И Ватагин небось спит сейчас без задних ног. И нализавшийся Севрюк отсыпается. И только он, капитан Панин, должен вставать и топать к себе на Литейный. Да еще разбираться во всем, что напели эти люди вчера вечером про Леонида Орешникова.

«Чушь какая-то, – сердился Панин. – И рэкетиров даже вспомнили!»

Будильник, утратив первоначальную бодрость, похрипел еще несколько секунд и заглох. Александр с удовольствием потянулся, ощутив, как уютна и тепла постель. «Еще пять минут… От силы десять, – решил он. – И я встану бодрым и добрым». Он уже ни на кого не злился и не думал о рэкетирах.

Проснулся Панин ровно в девять.

«В конце концов, не смертельно! – успокаивал он себя, торопливо намыливая лицо перед зеркалом в ванной. – Я ведь по делам службы в этой артистической компашке до трех ночи проторчал! А выпил-то всего два бокала шампанского да пару коктейлей. А мог бы…» Тут ему в голову пришла спасительная идея. С помазком в руке он кинулся к телефону, торопливо набрал номер своего коллеги Зубцова, с которым занимал один кабинет.

– Миша, это я. Начальство будет спрашивать – я в библиотеке.

– В библиотеке? – удивился майор.

– Угу. А потом в театре. Шеф вчера назвал меня интеллектуалом и меломаном. Надо оправдывать доверие.

– У нас в отделе был один меломан… – начал Зубцов, но Панин перебил его:

– Знаю-знаю. Он плохо кончил. Привет, Миша!

– А ты в какой библиотеке? – спросил майор, но этого Панин еще и сам не знал, а потому повесил трубку.

В десять он уже сидел в пустом читальном зале детской библиотеки ближайшей от его дома и листал подшивку «Смены». Библиотекарша посадила Панина за стол прямо перед собой и все время с подозрением взглядывала на него. Читальный зал открывался только в одиннадцать, и капитан с трудом уговорил библиотекаршу впустить его в помещение. Даже милицейское удостоверение не произвело на девушку никакого впечатления.

– Что у вас, в милиции, своей библиотеки нет? – сопротивлялась она, никак не реагируя на улыбки капитана. На ее лице словно навеки застыла легкая гримаска брезгливости. Панин почему-то вспомнил бабушку, как она журила за то, что он гримасничал перед зеркалом: «Вот сведет тебе лицо судорогой, и будешь всю жизнь кривой ходить».

«А у тебя, милая, наверное, бабушки не было, – пожалел капитан девушку. – Ты так и проживешь всю жизнь, скривив свои губки».

Статья в «Смене» называлась «Дом Арлекинов». Она начиналась словами: «Двадцать лет замечательный возраст: расцвет молодости! Для человека. А для театра, оказывается роковой. В двадцать лет театр должен умереть, считал великий Станиславский».

«Красивые слова, – подумал капитан. – А что же театр? Решил не умирать?»

Дальше автор статьи писала о том, что на «Конгрессе дураков» в Ленинграде «Театр Арлекинов» проводили «в последний путь». «По-моему, – утверждала журналистка Сернушкина, – способность пошутить над собственной смертью – признак молодости».

– Хороший признак! – прошептал Панин с изумлением и посмотрел на библиотекаршу.

– Вы что-то сказали? – Девица по-прежнему не спускала с капитана глаз. Наверное, боялась, что он выдерет нужный ему номер газеты и унесет к себе в управление.

– Способность пошутить над собственной смертью – это признак молодости?

– Как это? – библиотекарша так удивилась, что презрительная гримаска исчезла.

– Черный юмор! – вздохнул капитан и снова принялся было за статью, но фраза, произнесенная им, видно, не на шутку заинтриговала библиотекаршу.

– Я плохо поняла ваш афоризм, – сказала она и почему-то покраснела. – Вы хотели сказать, что в молодости со смертью нельзя шутить?

– Со смертью, милая девушка, в любом возрасте шутки плохи! – серьезно произнес он. – Это я вам официально заявляю. А тут, – он постучал пальцем по газете, – одна гражданка решила пошутить.

– И что? Ее убили?

– Да нет, не убили! – капитан весело рассмеялся, разглядывая библиотекаршу. Без презрительной гримаски ее можно было бы назвать милашкой. – Не убили, слава богу! А за уши я бы ее отодрал. Вы потом прочитайте, что она тут накарябала.

Статья была довольно длинная и восторженная. «Одни всхлипы и вскрики», – сердито думал Панин, быстро пробегая глазами строчки в поисках фамилий пропавшего певца.

«Вечный поиск требует жертв. К “Арлекинам” приходили многие. Были среди них талантливые. Даже очень. И уходили. Не выдерживали. Нужна была не просто полная самоотдача, требовалось самоотречение. Ушел Леня Орешников, не захотевший ограничить свои интересы ради коллектива, в котором вырос, сделал себе имя. Остались те, кто принял условия “Арлекинов”. Они – основа театра, носители его неписаных законов. Они – образцы. И одновременно – жертвы. Потому, что в коллективе объединяются не половинки, которые легко составляют целое, не абстрактные существа, а конкретные личности, которым неизбежно приходится что-то менять в своей судьбе, отказываться от ее предложений, шансов».

«Орешников не отказался от своего шанса, – с удовлетворением подумал капитан. – И правильно сделал!» Впечатление о «Театре Арлекинов» у Панина складывалось неважное. Он только сомневался – не журналистка ли виновата? Не под ее ли резвым пером театр выглядит братской могилой? Но если все, о чем она написала, правда, то такому яркому таланту, как Орешников, у «Арлекинов», наверное, не хватало воздуха.

Особенно много всхлипов в статье досталось на долю певицы Татьяны Данилкиной. «Если она жена главного режиссера Данилкина, – решил капитан, – то не слишком-то скромно расточать столько дифирамбов».

И еще одно место в статье привлекло внимание капитана: «Арлекины» говорят о себе: «Мы большая итальянская семья». Что такое «итальянская семья», представляют даже те, кто в Италии не бывал…» Панину тоже не приходилось бывать в Италии, но его представления об «итальянской семье» были слишком профессиональны и вызывали в памяти имена Аль Капоне, Лючиано и других «крестных отцов».