Фёдор Быханов - Полет обреченных

– Такой пусть нечем с тобой новым не поделиться по причине отсутствия перемен, – сам для себя произнес и невольно улыбнулся парень собственным, таким сейчас отрешённым от действительности, мыслям. – Зато в главном никогда не предаст, и прощение обязательно получит, коли вдруг поведает далеко не все ради твоего же душевного спокойствия.

Теперь Калуге особенно выгодно то, что койка его – первого проснувшегося стоит рядом с пятнышка света. Под, не предусмотренным проектом, окном-окошечком, для собственного удобства когда-то и кропотливо и ладно вшитого и сооруженного из куска плексигласа им самим в боковину палатки.

А уж брезентовая, выбеленная временем не хуже известки, её стенка сейчас сама на себя не похожа – как всегда бывает по утрам, когда толстый, технически-грубый материал её несколько обвисает, набравшись сверх всякой меры и внешней сырости, и услужливо впитав в себя немереный конденсат теплого дыхания обитателей.

Все эти рассуждения были не совсем по службе, но и они, как оказалось, сейчас не прошли даром. Навели-таки Калугу на то, что так беспокоило его, что оборвало собственный сон. Понял сержант, что дышится хуже обычного, чуть ли не угаром несёт от центра помещения.

Судя по всему, действительно, именно эта довольно тяжёлая атмосфера внутри палатки, а не одно лишь романтическое предчувствие рассвета и разбудило заместителя командира взвода.

Самого первого в роте.

Заодно и ненавязчиво напомнив ему о собственных обязанностях – сначала этим серым световым пятном, с трудом – через ободранный плексиглас пробившимся в брезентовую казарму, а затем и смрадной атмосферой «ротной спальни».

Наверху сладко и завидно ворочается во сне, скрипя пружинами их двухэтажной кровати, сосед по второму ярусу – балагур Лешка Абраменко. Почти в точности, если не сказать – синхронно повторяя движения соседей, не желающих, как и он – до последнего расставаться с эфемерным миром грёз.

А ещё, что выяснилось чуть позже, спал, как и другие, совсем не подозревая о неумолимости грядущего наказания дневальный. Им был недавний новобранец, а по солдатской иерархии ещё «сынок» – рядовой Кривченя.

– Поистине проспавший «Царствие небесное», – как соизволит заявить о его скором будущем самый первый свидетель очевидного и ничем не прикрытого нарушения уставных норм и требований сержант Калуга.

Глубокая дремота обуяла солдата прямо у давно потухшей печки-буржуйки в центре их необъятного как подвал панельной железобетонной пятиэтажки, брезентового полевого жилища. Зато Сергею, начавшему по лишнему запаху нефтепродуктов подозревать о нечто подобном, уже совершенно не до сна.

Чуть пришел в себя, стряхнул с души как наваждение остатки снов недолгой ночи и опять как огурчик.

– Готов к новому дню и ратным подвигам! – мысленно рапортует неизвестному собеседнику единственный десантник, бодрствующий на всю казарму.

Да и любой другой на его месте не мог не предчувствовать, сколько дополнительных дел может оказаться в ясный солнечный денек у младшего командира. Который, к тому же еще и готовится к «дембелю». Как привыкли все вокруг называть увольнение в запас со срочной службы.

– Рота, подъем! – дурашливо шепчет Сергей сам себе и быстрым, решительным движением отбрасывает в сторону когда-то мохнатое, а теперь изрядно истрепавшееся, верблюжьей шерсти, одеяло.

К чести самого одеяла, нужно сказать, что собственное тепло хозяина, этот прямоугольник толстой материи до сих пор держит хорошо, не смотря на то, что немало ночей служил верой и правдой на ночлегах. Потому в палатке, после того как в сторону сброшено одеяло, Калуге показалось довольно прохладно.

Да еще и кислой сыростью явственно повеяло со стороны непросушенных за ночь стёганых бушлатов, развешенных у погасшей, видать, давненько «буржуйки».

Зябко поеживаясь от пронизывающей, холодной сырости, Сергей ощупью – пальцами ног находит под кроватью свои растоптанные кроссовки и, сослепу наткнувшись на, стоящие рядышком, Лешкины сапоги, неминуемо, как угроза неотвратимого наказания бредет к проштрафившейся печи.

Не считая этого «кирзового» препятствия, оставленного непредсказуемым, как всегда, другом, дальше неожиданностей ему не встретилось.

Да и быть просто не могло в изученном до мелочей подразделении со столь строгим командиром, как Калуга.

Потому, на дальнейшем своем пути к главной цели он безошибочно сориентировался и в темноте, отдаляясь от подслеповатых окошек.

Есть и ещё одно вполне объяснимое бытовое обстоятельство, не дающее крайне сержанту сильно сбиться с предпринятого пути.

– Да и попробуй, к бесу рогатому – не сориентируйся сейчас в таком исключительно противном вонизме! – чертыхается Сергей, на ощупь пробираясь по узкому коридору между двухэтажных кроватей.

Сейчас помогает ему, лучше советов всякого там «Сусанина», резкий и неприятный не только для его достаточно непривередливого носа, но и до совершенной крайности запах, настойчиво и тошнотворно исходящий со стороны примитивного, подающего тепло, самодельного устройства.

Но и эта было, как оказалось, не пределом солярочной ароматизации полевой временной казармы. Уже на самом месте утечки дизельного топлива пронзительный запах солярки становится совсем невыносимым. Наткнувшись на остывшую печь, Сергей достал из кармана кителя зажигалку, затем, чиркнув исполнительным «Ронсоном» высветил прямо перед собой – рядом с потухшей буржуйкой сладко дремлющего новобранца Кривченю.

– Ах ты – сонная сатана и ленивая скотина! – ни сколько не сдержался в своём праведном гневе до глубины души рассерженный сержант. – Я вот тебе сейчас покажу, как спать на дежурстве!

Звонкий щелабан был от души «поставлен» сержантом на стриженый затылок «зелёного» новичка. А потому и не прошёл даром. Он заставил того моментально очнуться от предательской дремы.

Более того, вспомнив о том, находится «не дома на печи», боец успел тут же вскочить со своего пригретого предательского топчана и вытянуться перед командиром на ватных спросонья ногах.

Вскочить-то вскочил, только не сразу понимает рядовой всю глубину этого своего служебного проступка.

– Что случилось, товарищ сержант? – застенчиво, не по-уставному произнёс он, пытаясь ещё до ответа на свой вопрос определить, чем же так недоволен Калуга. – Что произошло?

– Что? Где? Товарищ сержант? – тем же плаксивым тоном передразнил его раздосадованный сержант. – А сам не догадываешься, кочегар недоделанный, про свой косяк?

Невольная подсказка позволила Кривчене, наконец, сообразить о подлинной сути случившегося, но он всё ещё интуитивно тянул время, отделяющее от наказания, ради чего неловко протирал грязными ладонями заспанные глаза.