Евгений Ивин - Диверсанты (сборник)

– А как ваше руководство относится к идее профилактики а ля-Ры- балко? – улыбнулся Шмелев, покачиваясь на легкой волне и слегка загребая в сторону берега.

– Представь себе, Витя, никакой реакции! – ухмыльнулся капитан.

– Странно! Такие мысли, мысли гиганта! Почему же нет реакции?

– А оно не знает о моих идеях, – засмеялся Рыбалко. – Я это держу в секрете.

– А если я об этом напишу?

– Не напишешь! – уверенно возразил Григорий Романович. – Твое руководство не пойдет на конфликт с МВД. Там же скажут: «Нашли какого-то петикантропа и выдают его за систему». Хочешь, я тебе еще больше о профилактике выскажу? Раз уж начал раскрываться с худшей стороны, так и раскроюсь. Может быть, у тебя отпадет желание заниматься моим психологическим портретом. Пожалеешь, что не взял Труша как образец.

– Давайте, давайте! Меня не так-то просто смутить. Мне даже импонирует ваша откровенность.

– Думаешь, профилактика с теми, кто уже отбыл наказание, что-то дает? Одна морока участковому. В восемь вечера он должен приходить в отделение милиции и отмечаться, что он, отбывший наказание, дома, никуда не убежал. А что он делает до восьми вечера и после восьми – один Аллах знает! Как правило, они пьют, дебоширят и всегда имеют свидетелей для алиби. Квартиры их – это зачастую притоны. И, честно скажу: участковый спит и видит, когда же этот его подопечный снова попадет за решетку. И будет стараться делать все возможное, чтобы ему в этом помочь. Поэтому лучше всего думать о тех, кто за решеткой не был и находится на грани. И пока школа спорит с родителями, кто главный воспитатель, кто несет главную ответственность за воспитание подростка, никто ничего не делает, чтобы – не дай Бог! – не сделать работу за другого. Эту публику надо изучать, для организации воспитания нужны деньги, тратить их надо не на охрану ребят в колониях, а на организацию их досуга, на разжигание в них интереса. Они хотят героики, хочется им чувствовать себя сопричастными к героическим делам. У нас героические дела в стране какие? Кто больше нахапал, кто дольше в комбайне просидел – давай им звезды, ордена. Это скучно даже мне. Никакой это не героизм, а элементарное добросовестное отношение к своим обязанностям. О, уже дно под ногами, быстро мы догребли, – капитан перестал двигать руками и встал на дно. – Если у меня нет нераскрытых преступлений, – я кто? Герой? Если рабочий у станка дает свыше ста процентов плана, он что – герой? И так далее, на каждом шагу. Я как-то читал репортаж одной итальянской журналистки, которая в Америке смотрела фильм «Красный рассвет». Она пишет, что в зале было битком набито молодежи и подростков – и это в Америке, где интерес к кино угасает. Там показывали героические, бесстрашные подвиги, которые совершали подростки в борьбе против красных. Во-первых, подростки ненавидели этих красных – нас, кубинцев, никарагуанцев, а во-вторых, сидели в зале, и каждый считал, что он способен совершить подобные поступки. У нас таких фильмов, где молодые люди могли бы продемонстрировать свою ловкость, хитрость, смелость и победить врага, очень мало, раз-два и обчелся. «А зори здесь тихие», «Никто не хотел умирать», ну еще два-три фильма. Война нам дала столько богатейшего материала, где виден индивидуальный героизм, что молодежь бы с интересом смотрела такие фильмы. Главное, не надо в них совать агитку. Сами действия, поступки будут развивать патриотизм. Тогда мы и повернем сознание молодежи туда, куда следует. Будь моя воля, я бы создал отдельно киностудию молодых: сами пишут, сами снимают, сами ставят, не нужны маститые догматики. Всем до тридцати лет.

– Я бы тоже создал такую студию и отдал ее на откуп молодым. Пусть шире мыслят, работают и продают свои фильмы прокату; коммерция и идея, – вполне серьезно согласился Виктор. – А сейчас что мы имеем? Разрозненное стадо. Комсомол они уже приговорили, и если там, в ЦК комсомола, еще трепыхаются, то это по старой привычке и стремлении удержаться на плаву. Ребята сейчас ни во что не верят, в перспективу не верят, своему руководству не верят – те слишком долго пользовались благами за счет их комсомольских взносов. Ребята просто не знают, куда сейчас им себя деть. Все плывет по течению, мы в отчаянии пытаемся навязать им клуб, танцплощадку, телевизор, музеи, лекции, а они сидят в подъездах с гитарами и поют. Хорошо ли, плохо – главное, им нравится. Они хотят чего-то своего, а мы их не понимаем и считаем, что они дурят, и навязываем им свое, взрослое мнение, вкусы и фильмы. Иди в театр, музей – нечего дурака валять в подъезде! Да и на работу они ходят как на каторгу, потому что не любят эту работу.

– А сколько им платят? Нет квалификации, опыта. Проститутка зарабатывает за вечер столько, сколько паренек или девушка получают за месяц – об этом же пишут открыто, – заметил Рыбалко.

– За неделю больше моей месячной зарплаты, – засмеялся Виктор. – Но вы, Григорий Романович, несколько упрощаете: а семья, а родители? – посерьезнел Шмелев. – Не все же семьи такие, как у Лузгина. Сами говорите: если семья неблагополучная, то и дети такие же, способные на преступление. Среда определяет поступки. А разве вы не встречались с фактами, когда дети из благополучных семей садились на скамью подсудимых?

– Встречался и сам занимался такими делами.

– Так что же движет этими детьми? Вроде бы все есть, возможности огромны, открывается перспектива, и вдруг – они идут и нападают на улице на людей, грабят, насилуют группой девушку. Могут шапку с головы сорвать, избить человека, серьги с ушами вырвать.

– Причины разные. Чаще было, когда шли на преступление за компанию, чтобы не отстать, чтобы не посчитали трусом. Самолюбие!

– Дорогой Григорий Романович, этот мотив стал устаревать. Теперь другие мотивы в ходу. Одни находят удовлетворение в том, что он первый в учебе, этим заявляет себя в обществе. Но есть такие, которым никогда себя не заявить подобным образом. А там, где они отстают, им уже неинтересно. Они избирают область, где могут показать свой ум, свои способности, физическую силу, чтобы сами собой могли восхищаться. Такую область они находят в нарушении закона. Страшно преступить закон, но в этом и есть острота ощущений. Чувствуют, что вступают в большую игру: выиграют – сами перед собой герои, проиграют – лишаются свободы. В этом как бы обретается их смысл жизни. Парень начинает чувствовать себя смелым, сильным, способным на многое, на то, на что не способны миллионы. Он выделяет себя из общей массы, заявляет себя, хочет быть личностью хотя бы на этом поприще, считает себя личностью, стоящей выше других.

– Шел бы ты к нам, Витя, работать, занимался бы психоанализом преступлений. Предсказывал бы, на что пойдет тот или иной молодой человек. А я тебе вот что скажу, не вдаваясь в глубины психологии. Не сами они такими становятся. Ты правильно сказал, среда определяет их поступки. Живут сегодняшним днем, потому что завтрашнего не видят. Жизнь в своем многообразии предстает перед их глазами, и они ее отрицательные стороны, порой, принимают за истину. Приспосабливаться еще не научились, не умеют, и прорывается в них прямолинейность, за которую они потом страдают. Придет паренек на завод, на стройку, и его счастье, если люди в его окружении окажутся приличными и порядочными, настоящими людьми. А зачастую бывает так, что натыкается он на голую несправедливость: приписки в нарядах, коллективные выпивки, прогулы без последствий. И начинает он воспитываться либо в духе протеста, защитником правды, – тогда ему не жить в этом коллективе, а чаще в нем начинает созревать убеждение, что можно неплохо приспособиться в нашем обществе. Отсюда неверие, нигилизм, наплевательское отношение к нашему делу, обывательский дух. И нет гарантий, что такой паренек не преступит легко закон и не станет диверсантом.