Фарит Ахметов - Чужой

— Через полчаса доложите результаты, — сказал он в дверях.

— Вот что, Владимир Петрович, — обратился я к задержанному. — Может, все-таки вместе разберемся, что произошло у вас в жизни?

— В жизни? А что в жизни? Нет у меня жизни, была и кончилась.

Я закурил и, заметив его взгляд, брошенный на лежащую пачку, вновь предложил ему сигарету.

— Отчего это жизнь-то кончилась?

— Отчего?

Он глубоко затянулся и задумался. Переспрашивал он машинально, чувствовалось, что его мысли в это время далеко отсюда.

— Сколько вам лет?

— Да в справке же написано.

— Документ никогда не заменит живого человека. Если есть возможность, почему бы не спросить?

— Значит, бумажке меньше доверяете, чем человеку? Странно. До сих пор мне встречались начальники, для которых бумага — это все. На человека им было плевать… Сорок три года мне. Конечно, если побриться и переодеться, можно и помолодеть, да только сердце не переделаешь… Вот вы смотрите на меня, думаете — бомж, судимый, а еще о чем-то рассуждает. Не так ли?

— То, что вы без определенного места жительства, я давно понял. Меня интересует, почему так случилось.

— Вас интересует… А вот их не интересовало. Плевать им было на меня!

— Кого вы имеете в виду?

— Кого? Бюрократов… советских. Конечно, я не сразу таким стал. Электронщик я по специальности. Учился в Ленинграде, приехал сюда в Ижевск, или как он там сейчас называется, по распределению на радиозавод, женился, родился у нас сын.

Он помолчал, и я не торопил его, понимая, как тяжело ему даются воспоминания. Может быть, впервые за последние годы он изливал душу. Да и кому — милиционеру. Нашу форму он явно не жаловал, видно, были на то причины.

— Да, сынишка маленький… Ну а потом развелись. Стал я пить, а работа электронщика точности требует. Пришлось сменить работу, затем другую, третью. Квартиру жене оставил, сам остался без жилья и без прописки. Общежитие на дают, жил у друзей. Вроде стал понимать, что не туда качусь, хотел остановиться, а тут друзья, собутыльники. На работу без прописки не берут, а не прописывают потому, что не работаю. В грузчиках подрабатывал. Так что и рад бы в рай, да грехи не пускают. Правда, грехов у меня тогда еще не было. Чистый был перед людьми. Все же нашел в себе силы, пить бросил. Три месяца пороги обивал, прописали меня в общежитие, на работу устроился. Вот тогда и насмотрелся на чиновников… Да только работать мне недолго пришлось. Посадили за кражу. — Он почувствовал, что огонь обжигает пальцы, и затушил сигарету. — Хм, кража… Стыдно сказать. Пить я, конечно, выпивал, но, скажите, как еще забыть прелести нашей жизни? Ну, пришли как-то к знакомому моего друга, тоже в общежитие, а уже выпившие были. Дверь открыта, а хозяина нет. Вообще нет никого. Ну выпили мы там бутылку, что с собой принесли. Думали, сейчас подойдет… Васька, что ли, я и не помню, как его звали. Бутылку выпили, показалось мало. Друг мой, спасибо ему, конечно, и предложил взять шапку — она тут же лежала, на стуле. Говорит — давай пропьем, а Ваське потом бутылку поставим, он не обидится. Ну, взяли шапку и ушли, отдали продавщице за литр водки. А потом оказалось, что шапка-то не Васькина была, а соседа по комнате. Ну и дали мне три года общего, от звонка до звонка отбухал. Вышел на свободу — и снова та же канитель: ни прописки, ни работы. Да и кто возьмет вора на работу? Это уж у нас клеймо на всю жизнь. Так и болтался, паспорт посеял, забрали в спецприемник. Через месяц выпустили, предупредили, что посадят, если не устроюсь на работу.

— И все?

— Дали еще направление на завод, да только там плевать хотели на эти направления. Сказали, что воров своих хватает.

— Нужно было взять другое направление, на другой завод, объяснить, что здесь не берут, сходить, наконец, в исполком. Проявить самому какую-то активность.

— Да проявлял я ее и ходил везде, только сил у меня не хватило, не смог пробить эту каменную стену. Снова попал в спецприемник — паспорта-то у меня нет. В общем, начальник Индустриального райотдела прямо сказал, чтобы я уматывал. И добавил, что если он сделает мне паспорт, я захочу прописаться у него в районе и буду воровать.

— Не может быть!

— Может. Он и начальника паспортного стола предупредил. В общем, посадили меня за бродяжничество и паразитический образ жизни. Хотя я работал, вагоны разгружал, в колхозе шабашил, какой же я паразит.

— А как же жена, сын?

— Жена? Написал ей как-то из зоны письмо, про сына хотел узнать.

— И что же?

— А то. Написала, чтобы больше не беспокоил ее, что она от стыда чуть не сгорела, получив письмо из тюрьмы, и что у меня нет сына. Забудь — так и написала. А я ведь не о помощи просил, узнать только хотел, как он там, сын все-таки.

— А жена после развода, наверное, замуж вышла.

— А как же, для этого и разводилась. Нет, тут она поступила благородно, сама сказала, что любит другого. А я что — я противиться не стал.

Нашу беседу прервал дежурный:

— Начальник сказал, что замминистра ждет результатов. В Москву докладывать надо.

— Знаю, но мы еще не закончили. Оставьте нас.

Дежурный вышел с недовольным видом. Тут же зазвонил телефон. Начальник РОВД твердым голосом заявил, чтобы я закончил допрос через десять минут.

— Чего ты там с ним рассусоливаешь? — почти слово в слово повторил он своего подчиненного, и мне стало непонятно, кто у кого учится. — Чтобы немедленно был результат!

И положил трубку.

— Что, торопят? — участливо спросил человек, от которого я должен был добиться признания вины. — Да вы не волнуйтесь, я, может быть, вам и помогу.

— Это не важно, что торопят. Вы лучше скажите, почему после второй отсидки вы не попытались устроить свою жизнь, жениться, наконец.

— Пытался, да только не выдержал я этого марафона. Знаете, как кадровики смотрят на человека с двумя судимостями? Ну, а жениться… Кто ж за меня пойдет? Разве что из жалости, да только жалеть у нас на словах умеют, а истинного сострадания не дождешься. Дураков нет. Да оно и правильно, зачем свою жизнь губить ради чужой, неизвестно еще, что из этого получится.

— Мне трудно судить, дела вашего я не читал, но из ваших слов следует, что кражу вы все-таки совершили. И должны были отвечать по закону.

— По вашим законам я, конечно, совершил кражу.

— Почему по моим? Они такие же мои, как и ваши. Законы у нас одни советские.

— Вот именно, советские. Только для кого и кем они написаны?

— Вы зря иронизируете. Потерпевшему все равно, кто и как совершил кражу. Государство обязано возместить ему причиненный ущерб.

— Да разве ему легче стало от того, что я сел в тюрьму? На первый раз могли и по-другому наказать.

— Возможно. Но закон есть закон. И потом — где ваше-то чувство ответственности? Почему я, например, никогда не мог бы оказаться на вашем месте? Как вы думаете?