Зимфира Павлова - Убийство по-соседски

– Не плачь, милая, не плачь! – Сама захлюпала носом баба Нина.

– Как страшно, как страшно! Девочки! Язык вывален, а ноги до пола чуть-чуть не достают. Лицо синее, отекшее, не двигается. Я закричала на весь дом, завопила, в подъезд выскочила, сама спотыкаюсь. Я была с телефоном, позвонила в полицию и в скорую помощь. А жутко, а страшно! Полиция мигом приехала, видать машина где-то рядом была. Потом ещё одна машина полицейская приехала со специалистами. А «скорая помощь» приперлась через полчаса. Я сказала полицейским, что вызвала «скорую». Но они ответили, что чего не надо – того уж не надо, поздно. Меня попросили быть понятой при осмотре места происшествия. Им потом влетело, вроде как я свидетель и меня понятой брать было нельзя. А я от куда знала?! В общем один из них стал писать протокол, другой ему диктовал, все тщательно осматривал. А у меня в голове каша, я не верю, хоть убей, что Егор мог так поступить. Он был веселый, хоть и с пьянки веселился. Деньги за рейс получил. Я уверена, что-то не так. И на лбу у него шишка, как от удара и тут я вспомнила! У меня ведь племянник заканчивает институт. Юридический. Он проходил практику в следственном комитете, и он рассказывал, что старый следователь, у кого он практику проходил, был очень добросовестный и скрупулезный, старой закалки. Он требовал от криминалистов, чтобы те брали смывы с рук у повешенных покойников. А все дело в том, что бывали случаи, когда на руках повешенных не было микрочастиц веревки, на которой они висели. Сечете, девочки?

И как же так можно повеситься не беря в руки веревку, на которой висишь? И я категорически потребовала взять смывы с рук Егора. Немедленно. Полиции это не понравилось. Но! Я на своем настоять умею, Вы меня знаете.

Бабки слушали раскрыв рты, глаза молодо блестели. Мадам Ромашкина купалась в эмоциях, в своих и эмоциях соседок. Смотрели они, на нее, и уважительно, и восхищенно, и завистливо и никакой, как обычно, критики.

– Лапушка, Зиношка и што, што? – Затрясла головой баба Маша.

– А вот что! Я когда ходила за зятем в милицию, в девятнадцатом кабинете, следователь говорил с экспертом по телефону.

Мадам Ромашкина замолчала и вроде как даже задумалась. Потом пристально и с подозрением поглядела на каждую из бабушек и с ужасом, давясь словами заявила, – Нет у него на руках следов веревки. Нет! Егора повесили. И узел на веревке – какой-то бабский, вот что я услышала.

Все молчали.

Выпучив глаза, возмущенно заговорила бабушка Нина, – Ты, голубушка, кого подозреваешь?

– Господи, Ниночка, ну не Вас же! Вы в это время на лавочке вместе здесь сидели.

– А если бы не сидели, то с ним, с пьяным и дите бы справилось, и женщина любая, в том числе и вы, голубушки.

– Мы его любили, нам его жалко – сказала Бабушка Нина.

– А вывод-то все-таки один. Кто-то из находящихся в нашем подъезде его убил, и точка. А поскольку никто посторонний не входил и не выходил – это кто-то из живущих здесь. И будем вычислять. Каждого.

Внезапно налетел порыв сырого студеного ветра, заставив бабушек съежиться от холода. Или от страха?

На лестничную площадку первого этажа выходило три двери, абсолютно разные. Справа – дверь в квартиру, где жила семья мадам Зиночки Ромашкиной. Выглядела дверь солидно. Железная, с глазком, нарядная, красивого шоколадного цвета, чистенькая и блестящая. На площадке первого этажа это была самая респектабельная дверь. Впрочем, дверь эта человеку, который входил в подъезд, сразу в глаза не бросалась, так как находилась с боку, рядом с лестничным пролетом на второй этаж, на входе в квартиру №3. Первой дверью, на которой останавливался взгляд всякого, входящего в подъезд человека, была дверь в квартиру №2, где жила соседка Ромашкиной – учительница физкультуры средней школы, Настя Филиппова. Дверь выглядела по проще и победнее, но так же была железной, выкрашенной черной краской.

Зато дверь слева от входа, ведущая в квартиру №1, могла бы опозорить Россию перед всем прогрессивным человечеством, если бы человечеству в голову пришел бы «бзик» на эту дверь взглянуть. И хорошо, что такого желания у человечества не возникло, а то Россию учат жить все, кого не просят, одни советчики везде. Хлебом не корми, дай посоветовать как жить России.

А дверь была препоганая донельзя, позорная, одним словом, дверь. А если не одним словом, то грязная, облезлая, вся в трещинах, а в области замка состояла из фанерных заплаток, ДВП и каких то дощечек, так как выламывалась жильцами квартиры и их гостями систематически и неуклонно. А после взломов ремонтировалась, как попало.

Вопреки всем законам физики и логики дверь почему-то не рассыпалась в прах. Опилки, из которых когда-то она была спрессована имели совесть и чувство ответственности, в отличии от жильцов квартиры, напрочь не имеющих у себя этих свойств характера.

В квартире жила «сладкая парочка» алкоголиков, муж и жена. Фамилия Наливайко им подходила идеально, любимая фраза этой семьи была аналогичной: «наливай-ка». Определить их возраст было крайне затруднительно, так как пили они страшно, и так же выглядели. Впрочем, прогрессивное человечество в любом случае не дало бы им меньше, чем лет по двести.

Конечно, мадам Ромашкина знала их настоящий возраст. Он помладше, ему сорок восемь лет, а она постарше, ей пятьдесят пять, уже получает пенсию. И потому является желанной женщиной, у которой есть на что выпить.

Когда у них выпить было не на что, они за бутылку и убить могли бы, – размышляла бабушка Ромашкина, спешно готовя ужин любимому зятю и всепоглащающе любимому внуку. Дочь на работе до поздна, а голодный мужчина любого возраста – это источник повышенной опасности. Мамонт – главная добыча мужчины, которую необходимо было приготовить хранительнице очага – женщине. Сытые же мужчины могут быть вполне милыми людьми, вот так – то!

«Очень мил бывает кролик иногда, с ним приятно сесть за столик, да, да, да!» В исполнении мадам Ромашкиной песенка могла классифицироваться как «ворчалка» или «пыхтелка»:

В дверь постучали и бабушка Ромашкина прошествовала в коридор.

– Кто там?

– Это я, Зинаида Алексеевна, я – Настя!

– Входите Настя, пригласила мадам Ромашкина, соседку из второй квартиры, учительницу физкультуры, крашеную блондинку, с сильными стройными ногами, но практически без бюста. «Детей сейчас выкармливают смесями, молочные железы только как украшение», довольно несправедливо подумала бабушка Зиночка.

Впрочем, у Насти украшением служили, хоть и колючие и холодные, но большие, красивые голубые глаза, умело накрашенные дорогой косметикой.

– Зинаида Алексеевна! Соли не найдется? Ложечку! Опять забыла соль купить. Ведь специально в магазин ходила. Купила все, кроме соли. Суп посолить нечем, а сейчас Пашка со школы придет, голодный.