Морье Дю - Козел отпущения

Я взял его и поднялся в спальню; Мари-Ноэль -- за мной.

-- Что это? -- спросила она. -- Ты что-нибудь купил?

Я не ответил. Я развязал веревку и развернул оберточную бумагу. Передо мной лежали кошечка и собачка датского фарфора, точные копии разбитых статуэток. Я поставил фигурки на столик, на их старое место, и взглянул на Мари-Ноэль. Она стояла, стиснув руки перед грудью, и улыбалась.

-- Даже догадаться нельзя! -- воскликнула она. -- Никто никогда не скажет, что они были разбиты. Ни одной трещинки, ни одной щербинки. Какая прелесть! Теперь я чувствую, что я прощена.

-- Что ты хочешь этим сказать? -- спросил я.

-- Я валяла дурака, -- ответила девочка, -- я была неосторожна, и зверюшки разбились, а маман из-за этого заболела. Я бы хотела поставить их завтра в гостиной рядом со свечами. Как символ.

-- Не думаю, что это надо делать, -- сказал я. -- Это может показаться странным. Лучше оставим их здесь, со всеми остальными мамиными вещами, смысл будет тот же самый.

Мы спустились в библиотеку, где на бюро нас уже ждали списки с именами. Но никто не надписывал конверты, в комнате не было ни Поля, ни Рене, ни Бланш.

-- Где они? -- спросил я девочку. -- Куда все ушли?

Мари-Ноэль уже схватила конверт и надписывала на нем адрес первого человека по списку.

-- Мне не полагается говорить, -- сказала она, -- потому что бабушка об этом не знает. Тетя Рене у себя в комнате, пересматривает зимние вещи. Она сказала мне под большим секретом, что после похорон они с дядей Полем уедут. Они будут путешествовать, а потом, сказала она, они, возможно, поселятся в небольшой квартире в Париже. Она сказала, что пригласит меня погостить, если вы с бабушкой не будете против.

-- А дядя Поль тоже разбирает наверху вещи? -- спросил я.

-- Нет, он уехал на фабрику, -- ответила Мари-Ноэль. -- И тетя Бланш с ним вместе, а вовсе не пошла в церковь. Но это тоже тайна. Они боялись, что если бабушка об этом услышит, она вмешается. Тетя Бланш хочет посмотреть на мебель, которая хранится в доме управляющего, и отобрать из нее, что можно. Она сказала мне, что вчера была там впервые за пятнадцать лет. И что дом пропадает без пользы, раз в нем никто не живет, и его надо сделать обитаемым.

-- Тетя Бланш так тебе сказала?

-- Да, сегодня утром. Она собирается предпринять что-нибудь по этому поводу. Вот почему она поехала с дядей Полем.

Несколько минут она молча подписывала конверты. Затем подняла голову и, покусывая кончик пера, сказала:

-- Мне сейчас пришла в голову ужасная мысль. Не знаю даже, говорить тебе или нет.

-- Продолжай, -- сказал я.

-- Понимаешь, как только маман умерла, у всех неожиданно появилось то, чего они желали. Бабушка любит, чтобы на нее обращали внимание, и вот она спустилась вниз. Дядя Поль и тетя Рене собираются путешествовать и очень этим довольны. Тетя Бланш отправилась в дом управляющего, где, как она однажды сказала мне по секрету, она давным-давно, еще до моего рождения, собиралась жить. Даже мадам Ив возится с бельем и чувствует себя важной персоной. Ты получил деньги, как хотел, и можешь тратить их сколько душе угодно. А я, -- она приостановилась в нерешительности, глядя на меня тревожно и печально, -- я в результате избавилась от братца и буду иметь тебя в своем распоряжении до конца моих дней.

Я глядел на девочку, и из глубины сознания пробивалась забытая, а может быть, подавленная мысль: что-то насчет алчности, что-то насчет голода. Через полуоткрытые двери в столовую вдруг донесся телефонный звонок. Он мешал мне, нервировал, не давал сосредоточиться, а слова Мари-Ноэль неожиданно показались очень важными, требующими правильного ответа.

-- Я вот что хочу знать, -- продолжала Мари-Ноэль, -- случилась ли бы хоть одна из этих вещей, если бы маман не умерла?

Ее ужасный, мучительный вопрос, казалось, потрясал основы всякой веры.

-- Да, -- быстро ответил я, -- они должны были случиться, не могли не случиться. Это никак не связано со смертью маман. Если бы она осталась жива, они все равно произошли бы.

Однако на лице Мари-Ноэль все еще было сомнение, мой ответ не совсем ее удовлетворил.

-- Когда вещи случаются по воле don Dieu [Бога (фр.).], -- сказала она, -- все бывает к лучшему, но иногда, надев личину, нас искушает дьявол. Ты помнишь, как сказано в Евангелии от святого Матфея: .

Звонок в холле прекратился. Гастон снял трубку. Через минуту его шаги послышались в столовой. Они приближались к нам.

-- Главное, разгадать: кто -- кто, -- сказала Мари-Ноэль. -- Кто дает нам то, что мы хотим, Бог или дьявол. Это может быть только один из двух, но как узнать -- который?

Гастон подошел к дверям и позвал меня:

-- Господина графа просят к телефону.

Я встал и прошел через столовую в гардероб. Поднял старомодную трубку.

Кто-то неразборчиво произнес:

-- Ne quittez pas [Не вешайте трубку (фр.).].

Голос звучал глухо, словно звонили по междугородной линии. Затем, немного спустя, другой голос, мужской, сказал:

-- Я говорю с графом де Ге?

-- Да, -- ответил я.

Пауза. Казалось, мой собеседник на другом конце провода раздумывает, что сказать.

-- Кто это? -- спросил я. -- Что вам надо?

Тихо, чуть не шепотом, голос ответил:

-- Это я, Жан де Ге. Я только что прочитал сегодняшнюю газету. Я возвращаюсь.

ГЛАВА 25

Все во мне отвергало его. Разум, дух, чувства объединились в протесте. Шепот на другом конце провода мне почудился, был плодом усталости, плодом воображения. Я ждал, ничего не ответив. Спустя мгновение он снова заговорил:

-- Вы слышите меня, -- спросил он, -- вы мой remplacant [Заместитель (фр.).]?

Возможно, потому, что в холле раздались шаги -- неважно чьи, скорей всего Гастона, -- я ответил ему сухим тоном, как пристало деловому человеку, привыкшему отдавать приказы и распоряжения.

-- Да, -- ответил я. -- Я слушаю вас.

-- Я звоню из Девиля, -- сказал он. -- У меня ваша машина. Я собираюсь приехать в Сен-Жиль попозже к вечеру. Нет смысла появляться там, пока не стемнеет, -- меня могут увидеть. Предлагаю встретиться в семь часов.

Его апломб, уверенность, с какой он говорил, не сомневаясь в моем согласии, вызвали во мне еще большую ненависть.

-- Где? -- спросил я.

Ответил он не сразу -- думал. Затем тихо сказал:

-- Вы знаете дом управляющего в verrerie?

Я думал, он назовет отель в Ле-Мане, где сыграл со мной свою первую -и единственную -- шутку. Это была бы нейтральная зона. То, что вместо этого он предложил дом управляющего, было прямым вызовом.

-- Да, -- сказал я.

-- Я оставлю машину в лесу, -- продолжал он, -- и пройду к дому садом. Ждите меня внутри и откройте мне дверь. Я буду вскоре после семи.

Он повесил трубку не попрощавшись. Щелчок -- и все. Я вышел из ниши, где висел телефон, в холл. Гастон и Жермена сновали взад и вперед между кухней и столовой с подносами в руках -- подходило время ленча. Снаружи, на подъездной дорожке, послышался шум колес: это возвращались с фабрики Поль и Бланш. Скоро все сойдутся в столовой для совместной трапезы.