Илья Деревянко - Хроники майора Корсакова. Том 4. Книга вторая

Извлечение из заявления Иосифа Геддеса

в Английское Министерство иностранных дел.

Перевод. Лондон. 23 декабря 1905 г.

«Приблизительно в конце октября 1904 года генерал Огородников просил меня купить небольшой корабль… Через несколько дней я купил. 10 декабря 1904 года генерал Огородников просил меня отправиться в Мукден, чтобы показать в Главной Квартире план купленного корабля, а также потому, что штаб собирается купить нечто, что может принести мне хорошие комиссионные. Генерал Огородников дал мне тогда русский военный паспорт и другие документы для моей безопасности…»

– Врет как сивый мерин! Знает, что копию жалобы обязательно перешлют в МИД России, – проворчал я. – Прикидывается обыкновенным, скромным коммерсантом, ни слова о шпионаже, а сам…

…Внезапно у меня перед глазами возникло отчетливое видение. По Порт-Артуру расхаживает длинный, низколобый тип с оттопыренными ушами и тайком набрасывает план крепостных укреплений.

…Потом картинка сменилась, и тот же тип (уже в другом месте) передал запечатанный конверт японскому офицеру, а взамен получил пачку денег.

– Хорошо, – улыбнулся японец (по-английски он говорил с ужасающим акцентом). – Работайте дальше, сэр. Получите еще больше!

Видение заколебалось и исчезло, сменившись печатными строками…

…«12 декабря 1904 года я выехал (на поезде) из Тянцзина в Мукден. На пути между Тянцзином и Мукденом я познакомился с одним господином по имени доктор Персиц, который, как я потом узнал, был русским офицером, (капитаном). По прибытии я был арестован Персицем и другим офицером, причем мои бумаги были отняты и разорваны капитаном в клочки. Оба офицера приказали часовому держать меня в запертой комнате (в обществе японца, обвиняемого в шпионаже) и осмотреть мою одежду…»

Строки документа вновь пропали, и я увидел господина Геддеса, ползающего на коленях перед двумя мужчинами в штатском.

– Ваши Величества! Смилуйтесь! – по-бабьи причитал он. – Не хочу сидеть с японцем! Они же изверги, животные, человечину едят. Косоглазый злодей сперва изобьет меня, потом изнасилует, потом сожрет! Умоляю, не на-а-адо!!! – тонкие, трясущиеся губы в мановение ока обслюнявили обувь обоим.

– Нет, но каково же ничтожество! – брезгливо произнес один из штатских. – Как думаете, Иван Федорович, может, отвести его в другую камеру?

– Гауптвахта переполнена до отказа недавно прибывшими запасниками, – хмуро ответил «второй». – Пьянство, дебоши, прочие художества… Камеры забиты до отказа. Яблоку негде упасть! И вообще – почему мы должны идти на поводу у этого слизняка?!

– Резонно, – согласился «первый» и указал Геддесу на дверь: – Милости просим, сударь! Будем надеяться – японец тебя не сразу съест. Он недавно отобедал, еврейчиком-агитатором. Стало быть, поживешь еще!!!

Иван Федорович злорадно расхохотался, а Геддес издал душераздирающий, пронзительный визг. Штаны на тощем заду заметно отвисли.

– Фу! Засранец! – поспешно зажал нос «первый».

– Что происходит?! – послышался звучный, властный голос.

По коридору, заметно прихрамывая, спешил пожилой офицер. Судя по всему – начальник гауптвахты. Ему вкратце объяснили суть происходящего.

– Пусть посидит в старой кладовке, – немного поразмыслив, распорядился он. – Ее как раз освободили для ремонта. Иначе спятит со страху, а с нас командование три шкуры спустит, следствие учинит…

Коридор гауптвахты и фигуры всех четырех задрожали, покрылись трещинами, растаяли в воздухе…

…

Я вновь смотрел в раскрытый сборник.

«Прав был Мазаев! Между строк, оказывается, СТОЛЬКО скрыто…»

Солнце припекало сильнее и сильнее.

В очередной раз окунувшись, я повязал на голову «бандану» и продолжил чтение…

…«На третий день моего ареста пришел капитан Персиц и преложил мне подписать заявление, будто бы я продал японцам план Порт-Артура. Я ответил, что если бы подписал такое заявление, то это было бы совершенной ложью, и отказал. Услыхав это, он приказал караульным обнажить и высечь меня. Двое из караульных дали мне несколько ударов по спине, а четвертый несколько раз ударил меня ногой. В то же время капитан сказал, что пока я не подпишу документа, солдаты не перестанут меня сечь. Я ответил, что пусть меня засекут до смерти, я никогда документа не подпишу!!! Что он может расстрелять меня хоть сейчас, но бумаги я не подпишу!!!»

… В комнате с обшарпанными стенами, деревянным полом и облупившимся потолком находились двое солдат, уже знакомый мне господин Персиц и Иосиф Геддес. Последний распластался на полу, лицом вниз, со спущенными штанами и отчаянно, взахлеб рыдал.

– Начинайте, – сквозь зубы распорядился контрразведчик. Один из солдат снял поясной ремень и четыре раза стегнул по дряблым, прыщавым ягодицам. Рыдания трансформировались в истошный визг недорезанной свиньи.

– И откуда берутся такие слюнтяи?! – возмутился второй солдат, в полсилы пнув Геддеса сапогом в бок. – Мой восьмилетний сынишка по сравнению с ним герой! – солдат занес ногу для повторного пинка.

– Не надо, – остановил его Персиц. – А то лопнет от собственных воплей. Отвечай потом за него!

И действительно – шпион теперь орал так, что закладывало уши. Одновременно он дергался как припадочный и обильно мочился под себя.

– Идемте от греха подальше! – в сердцах сплюнул контрразведчик. – Ну его к лешему!!!

«Экзекуторы» вышли в коридор. Обитая жестью дверь с шумом захлопнулась…

Картинка помутнела, растаяла. Я вновь лежал на пустынном пляже с потрепанным сборником в руках. Яхта, между тем, немного приблизилась к берегу.

Сам не зная зачем, я нашарил в пляжной сумке бельгийский бинокль с двадцатикратным увеличением. «Иосиф Геддес» – красовалась на белоснежном борту огромная надпись латинскими буквами. «Померещилось. На солнце перегрелся», – решил я, отложил бинокль и вернулся к чтению…

«…По прибытии в Харбинскую тюрьму я был помещен в маленькую, холодную комнату. Через несколько часов я попросил у поручика чаю или горячей воды для питья. Он ответил, что получил определенное приказание не давать мне ни теплого питья, ни топлива. Скоро я заболел, мои руки и ноги и тело обмерзли, распухли. Холод был ужасен! Лежать и в особенности ходить было для меня мучением. Я попросил вызвать доктора и, через несколько дней пришел доктор, сказавший, что я должен немедленно отправиться в госпиталь, но никаких мер к моему перемещению принято не было. Каждые два дня ко мне приходил новый доктор и говорил то же самое. Наконец, после визита пятого доктора меня послали – но не в госпиталь, а в уголовную тюрьму, где я был помещен один в маленькую комнату. Я прибыл в тюрьму 27 января 1905 года. Меня стерегли двое караульных и мне было воспрещено говорить, писать, петь и свистеть…»