Николай Спасский - Проклятие Гоголя

Тот, кого называли «его превосходительством», успел надеть трусы и, видимо, чувствовал себя лидером этой маленькой группы. Он выступил вперед и собрался что-то спросить, но Гремин движением подбородка дал ему понять, что нужно вернуться на место. Затем обратился к даме в коляске:

– Сударыня, скажите вашему камердинеру, если он что-то выкинет, я буду стрелять без предупреждения. Пусть он аккуратно достанет из кармана свой пистолет и положит его вот сюда. И нож тоже. И кастет. Ладно? Если мы не хотим неприятностей. Ни для кого из присутствующих.

Старуха что-то прошептала горбуну. Тот поскрипел в ответ. Женщина чуть повысила тон.

– Не надо, не спорь…

Полувыпрямившись и метнув злобный обезьяний взгляд на Гремина, горилла выложил на пол пистолет, почему-то советский ТТ, длинный кинжал и внушительных размеров кастет.

– Сейчас вы его свяжете. А после я объясню, что мы будем делать. Спокойно: никому из вас не грозит ни малейшая опасность.

– А зачем связывать-то? – осведомился его превосходительство.

– Я не хочу, – объяснил Гремин – чтобы он бросился мне на спину. Иначе мне и моим сотрудникам придется стрелять. Будет шум. Пистолеты у нас без глушителей. А где шум – там скандал. Вы же не захотите, чтобы в завтрашнем «Темпо» или «Мессаджеро» на первой полосе были помещены ваши фотографии.

Вместо ответа мужчина деловито поинтересовался:

– Где взять веревку?

– Держите!

Гремин бросил ему моток, и бывший военный не без сноровки принялся обвязывать руки и ноги горбуну. Тот было попробовал сопротивляться. Гремин пристально глянул на старуху. Она успокаивающе, по-домашнему положила руку на голову своему камердинеру. Слуга успокоился. Мужчина веревки не пожалел и обвязал беднягу на славу.

– Ну, а теперь послушайте. Среди вас находится человек, который скрывает секретные документы, содержащие опасную для государства информацию. Нам известно, что это женщина, средних лет, из света. Мы располагаем ее приметами и можем опознать ее в считанные секунды. Если она признается сама, остальные благополучно отправятся по домам, а синьору мы задержим для разговора.

– А если ее здесь нет? – снова подал голос его превосходительство.

– Тогда считайте, что вам не повезло…

– Что за приметы? – нервно спросил его превосходительство.

Этот привык командовать, при любых обстоятельствах, даже самых несуразных. Но за его назойливостью скрывалось и нечто иное. Тревога, что все затеяно с единственной целью – зацепить его. Напрямую или через спутницу.

«Поставь этого вояку на место. Будет мешать», – мысленно посоветовал Альфред. И Гремин, очевидно, думал о том же.

– Послушайте, генерал, – обратился Гремин к его превосходительству по воинскому званию, и Альфред вспомнил: ведь это же генерал Камилло Кальдерони, до недавнего времени начальник Главного штаба ВВС. – Если хотите, завтра вы можете позвонить командующему Корпусом карабинеров и задать ему интересующие вас вопросы. А пока не мешайте. Вы меня поняли?

Генерал уныло кивнул. Стал уже в плечах и в трусах смотрелся вовсе не по-генеральски.

– Итак, приступим. Сударыни, – Гремин обернулся к старухе и крупной интересной даме средних лет. – Вам придется обнажить грудь.

Та, что помоложе, попробовала возмутиться:

– Вы что себе позволяете, молодой человек! Я гражданка Италии (представители знати во всех странах мира очень любят нажимать на то, что они граждане). – Существуют правила приличия. Я не позволю вам злоупотреблять вашим служебным положением. Я буду жаловаться.

Гремин пресек нервную вспышку с филигранной дозировкой жесткости и корректности:

– Сударыня, заверяю вас, что моя просьба не несет в себе ничего предосудительного. По нашей информации, у дамы, которая нас интересует, должно быть родимое пятно на левой груди. – Он ужесточил тон. – Что же касается правил приличия, на таком фоне, – Гремин рукой с пистолетом обвел сцену, – ваше замечание мне кажется сильно неуместным. Если хотите жаловаться, пожалуйста. Вообще-то я бы предпочел провести операцию побыстрее. Защита общественной морали не входит в мои служебные обязанности. Если же вы настаиваете, я буду вынужден арестовать всех. Основания у меня имеются. Вы будете препровождены к нам в комиссариат и помещены в камеры предварительного заключения. Утром всех, кстати и мужчин, официально освидетельствует наш врач. Это по правилам.

– Голос Гремина звучал откровенно грозно. – Вы настаиваете?

Генерал поспешил громким шепотом одернуть свою подругу:

– Не валяй дурака, Франчи! Обнажи грудь. От тебя не убудет, – уж он-то знал, где и какие родимые пятна были у его любовницы, и не скрывал облегчения.

– Как скажешь, – не без кокетства, обращаясь то ли к Гремину, то ли к своему спутнику, согласилась женщина.

Она молча выступила на шаг вперед и медленно развела руки. Она успела натянуть юбку, но под шалью не было ничего – ни блузки, ни лифа. В блеклом свете кожа казалась пергаментной. Сорок-то ей исполнилось. Тем не менее груди ее впечатляли. И возбуждали. Тяжелые, похожие на дыни. Явный признак примеси восточной крови.

«Сицилийская штучка. Породистая, сука», – Альфред впервые за вечер почувствовал приятное шевеление.

Понятно, что никаких родимых пятен на груди не было.

Все повернулись к старухе.

– Я не буду раздеваться. Хотите, раздевайте силой. Хотите, доставляйте в полицейский участок.

Она успела перебраться в коляску и привести себя в порядок. Почти мужской голос, густой, прокуренный.

– Княгиня, я прошу вас, не устраивайте сцен! – грозно-умоляюще пропел генерал.

Гремин оборвал его инициативу:

– Обождите!

Гремин поднял с пола фонарь, посветил старухе в лицо. Произнес вполголоса:

– Княгиня Делла Ровере. Княгиня-мать. Вдовствующая княгиня. На инвалидной коляске. Как же мы сразу не догадались! – затем словно очнулся. – Значит так. Княгиню мы ненадолго задержим. Она ответит нам на некоторые вопросы. Можете не раздеваться.

– Я ничего не скажу.

– Остальные свободны. – Гремин проигнорировал старуху. – Сейчас мои сотрудники сопроводят вас до двери. И не делайте глупостей. Сотрудники у меня молодые, неопытные. Разницу между сопровождаемым и конвоируемым нечетко усвоили. Могут и выстрелить.

Люди стали суматошно одеваться. Княгиня сидела как на пьедестале, с обреченностью каменного истукана, опустив голову. Не протестуя и ни на кого не глядя.

Одевшись, генерал подошел к княгине, щелкнул каблуками, наклонил голову.

– Княгиня, извините, но я должен повиноваться. Я человек военный. Закон есть закон.

– Я вас понимаю, – неживыми губами, замогильным голосом выговорила княгиня. – Ступайте с богом. Со мной все будет в порядке.