Николай Спасский - Византиец

Весть о падении Константинополя застала Н. в Болонье, где он находился при Виссарионе, 4 июля 1453 года. Этой вести ждали, и тем не менее с трудом поверили в бесповоротность случившегося. Византия существовала больше тысячи лет — почти столько, сколько сама Римская империя. Представить, что ее больше не будет, — не укладывалось в сознании. Как будто умер после тяжелой, продолжительной болезни близкий человек. Еще вчера он был жив, передвигался вдоль стенки, что-то делал, с натугой говорил, пытался шутить — и оставалась надежда на выздоровление. Сегодня ее не стало.

Несмотря на свои двадцать лет, Н., как все дети войны и изгнания, отдавал себе отчет в подлинном смысле происшедшего. Падение Константинополя для него, для грека, для константинопольца, означало очень многое и очень личное. Гибель целого мира, который он любил и считал своим, смерть и страдания близких людей, поругание церквей, в которые его приводили ребенком, кровь и навоз на улицах, визг муллы, разрезающий бирюзовое небо. Разрушение и разграбление всей той сумасшедшей, невероятной красоты, которой славился этот царственный, дивный город — самый красивый город мира. Но дело было не только в этом.

Казалось бы, Н. уже достаточно твердо стоял на ногах. Имел место, заработок. Неплохо освоился в Италии, выучил латынь и итальянский, завел друзей и подруг. Но он сразу почувствовал, что с падением столицы восточного царства из представителя великой державы, хотя и переживающей упадок, он в мгновение ока превратился в эмигранта, в изгоя. Он вырос в Константинополе. Он знал, что Византию не вернуть, пути назад нет. Все разговоры о новой Реконкисте [1] Реконкиста (исп. Reconquista, от reconquistar — отвоевывать) — отвоевание коренным населением Пиренейского п-ва в VIII–XV вв. территории, захваченной арабами. представляли собой жалкий самообман. И тем не менее нужно было продолжать жить и исполнять свои обязанности.

Н. тогда потрясла реакция учителя. Вроде бы Виссарион вел себя так, как ожидалось от него — одного из главных действующих лиц на тогдашней исторической сцене, крупнейшего представителя греческой цивилизации на Западе. Он был искренне подавлен и потрясен, глубоко и тяжело переживал, много молился. При этом кардинал не впал в уныние, не запил, не заболел. Напротив, он развил кипучую деятельность. Несмотря на собственную близость к Святому престолу, Виссарион и в частных беседах, и на людях не стеснялся выражать свое возмущение фатальной близорукостью западного мира и особенно Священной Римской Империи. По крайней мере, публично он ни словом, ни видом не давал понять, что готов смириться с утратой Константинополя.

Уже 13 июля Н. переписал для кардинала черновик его письма дожу Франческо Фоскари. Письмо получилось сильное. При всей трагичности момента Н. испытывал чувство сродни тщеславию, с удовлетворением сознавая свою причастность к составлению этого документа.

По сути дела, с написанием этого письма Виссарион ставил на Венецию как на главную силу антиосманской коалиции. С позиции своего огромного авторитета Виссарион обращался к дожу со страстным призывом сделать все возможное, чтобы положить конец междоусобным распрям между итальянскими государствами и объединить силы для борьбы с общим врагом. Причем Виссарион не ограничился рассуждениями о чести и об отмщении, о защите христианской веры и Святой апостольской церкви от нашествия неверных. С венецианцами такие аргументы не проходили. Да и сам Виссарион прекрасно сознавал, когда нужно говорить о вере, а когда — о власти. Для него власть была тождественна силе. Он был жесткий и прагматичный человек.

Поэтому сразу вслед за вводными посылками Виссарион ставил главный вопрос — что нельзя терять ни дня, что надо любой ценой предотвратить потерю удерживаемых венецианцами островов в восточной части Средиземного моря и крепостей на Пелопоннесе. Без этих плацдармов разговаривать об организации отпора туркам не имело смысла.

Завершалось письмо достаточно откровенным намеком на то, что в случае успеха войны с Турцией Венеция окажется ведущей державой христианского мира. Кстати, эту мысль Виссарион сохранил из проекта, подготовленного Н. Молодому человеку это льстило. Ведь это была не одна красивая фраза. Это была декларация о намерениях. По сути, Виссарион обязался, став папой, поддержать амбиции Венеции внутри Италии, если та, в свою очередь, возьмет на себя инициативу с организацией крестового похода против турок.

Тогда же Виссарион самым деятельным образом занялся мобилизацией средств на поддержку многочисленных греческих беглецов, которые постепенно после мытарств и скитаний стали стекаться под его крыло.

Однако при всем том Н. не покидало ощущение, что для Виссариона падение Константинополя не водораздел в жизни, а лишь единичное событие, хотя и очень крупное, в цепи других событий, ведущих к достижению предназначенной цели его, Виссариона, жизни. Для Виссариона, как тогда думалось Н., Константинополь пал значительно раньше. Быть может, еще 6 июля 1439 года, когда во Флоренции, в соборе Санта Мария дель Фьоре, вместе с кардиналом Чезарини, один на греческом, другой на латыни, они зачитали акт об объединении двух церквей.

Н., как и все его поколение, вырос под грузом Ферраро-Флорентийского Собора. Этот груз он ощущал каждый день. Все взрослое окружение его детского маленького мирка поделилось на два лагеря. Одни неистово отрицали постановления Флорентийского Собора. Другие, скрипя зубами, со слезами на глазах, с болью в сердце признавали их неизбежность. Его отец принадлежал ко вторым. Он верил, что для греков как для христианской нации единственная возможность выжить заключалась в воссоединении с католической церковью, с западным миром. Причем речь шла именно о выживании. В самом элементарном, физическом значении этого слова.

В этой ситуации воспоминания о былом величии Византийской империи, Юстиниане и Велизарии оказывались неуместными. Н. своим детским возбужденным сознанием очень крепко усвоил эти истины. Усвоил честно, без самообмана. Как нечто грубое и жестокое, но навязанное извне, с чем приходится считаться, но что никто не обязывает тебя принимать по душе. Так ребенок через ощущение собственной боли понимает и запоминает, что нельзя касаться огня.