Николай Спасский - Византиец

Но было и другое. История — лучший учитель. Оказавшись брошенным в самую гущу исторических событий, Н. очень рано повзрослел. Он за несколько лет прошел ту школу, в которой молодые люди обычно засиживаются до 35, а то и до 40 лет, а некоторые не оканчивают вовсе. Н. был бесконечно благодарен своему отцу за то, что тот для него сделал, за напутствия. Если бы не отец, его уже давно, скорее всего, не было бы в живых. И тем не менее Н. стал понимать, что уроки, преподанные отцом, — это еще далеко не все.

Выживать ради самого себя можно и нужно. Но жить только ради самого себя не хотелось. Н. бывало очень тяжело. Иногда тянуло все бросить, взмолиться: Господи, зачем все это? Порой закрадывались совсем греховные мысли. Святынь-то не осталось. Однако чем умнее, способнее, увереннее в себе, изворотливее, жестче, хитрее Н. становился, тем четче он сознавал, что делает все это, идет на все эти сделки с совестью не только ради себя, а во имя чего-то большего. Вот здесь-то и коренились истоки того внутреннего разлада, который в Н. вызывала служба у Виссариона и который постепенно разрастался.

Виссарион вызывал у Н. одновременно два чувства: влюбленности и отторжения. Н. был влюблен в кардинала, как ученик бывает влюблен в учителя. В того трудно было не влюбиться. Даже на фоне богатого талантами XV века Виссарион неоспоримо казался настоящим гением.

Прежде всего поражала работа его мозга. Родившись в семье ремесленников на окраине цивилизованного мира, в городе Трапезунд на северо-востоке Малой Азии, столице миниатюрной Трапезундской империи, этот человек силой своего интеллекта превратился в одного из самых влиятельных людей Европы. Гуманист в самом полном смысле этого слова, с необычайно широкой сферой познаний как в духовных материях, так и в светских. Политик, что называется, от Бога. Проповедник невероятной силы, полемист. Писатель, владеющий пером легко, свободно и элегантно в любом жанре и на обоих языках — как на греческом, так и на латыни. Наконец, воинствующий миссионер, выступавший главным носителем идеи объединения двух церквей и организации нового крестового похода.

Но при всем том, положа руку на сердце, Н. не смог бы сказать, что Виссарион ему нравится как человек, что он ему симпатичен. Скорее наоборот. Такое случалось с Н. в отношениях с женщинами. Ему доводилось любить женщину серьезно, по-настоящему. И в то же время сознавать, что как совокупность человеческих черт она ему не нравится, что он не приемлет качеств ее характера, что ее стиль поведения вызывает у него отторжение.

В Виссарионе Н., как ни удивительно, не принимал главного — отношения того к Византии. Ко всему греческому. Сперва это неприятие было больше подсознательным, неосознанным. Потом, по мере сближения с кардиналом, Н. постарался разобраться в своих ощущениях.

Н. родился в Константинополе, вырос там и оставался патриотом этого великого города, несмотря на годы, прожитые в Италии. Н. любил Константинополь. Любил его запахи и звуки, любил его грязь и его великолепие, его упадок и его вечно молодое величие. Для Н. Константинополь воплощал прежде всего образ жизни на стыке религий, культур, цивилизаций, миров. Утрату этой жизни он оплакивал вместе с гибелью Константинополя.

Напротив, для Виссариона Константинополь никогда не был живым городом. Он воспринимал его скорее как символ. Как символ торжества христианской церкви на просторах Малой Азии. Символ, диктовавший необходимость объединения с престолом Святого Петра.

Как человек и как мыслитель Виссарион сформировался в Мистре. Там он провел шесть лет: с 1430 по 1436, находясь в обучении у философа Георгия Гемиста Плифона и одновременно осваивая искусство царедворца при дворе деспота Теодора II Палеолога. Недаром Виссарион на всю жизнь сохранил любовь и признательность к своему старому учителю Гемисту, несмотря на заигрывания того с язычеством.

В голове Н. с трудом укладывалось, как один из отцов церкви может поклоняться человеку, который, как рассказывали злые языки, на Флорентийском Соборе в ответ на риторический вопрос, кто победит — Христос или Мухаммед, однажды заявил: никто, будущая единая религия не особенно станет отличаться от язычества.

Представления Виссариона о церкви причудливо раздваивались. Бесспорно, Виссарион вдохновлялся идеей единой, великой, вселенской церкви, основанной апостолом Петром. Бог его знает, Виссарион был человек амбициозный. Возможно, он себя видел вторым Петром — Петр основал, а он, Виссарион, объединил, воссоединил. Но при таком подходе терялось видение Константинополя как реально существующего, существовавшего города-государства с живыми людьми, со своими традициями, обычаями, нравами. Не случайно еще до падения Константинополя Виссарион, по сути, примирился с его утратой.

В кругах греческих эмигрантов в Италии помнили, как накануне битвы под Варной Виссарион написал длинный меморандум. В нем кардинал формулировал целую программу неотложных мер, объединенных одной задачей — превратить Пелопоннес, опираясь на его материальные и людские ресурсы, в неприступную крепость, которая выстояла бы перед турецким напором, дав тем самым Западу столь необходимую передышку для организации контрудара. Используя свои прежние связи, Виссарион пытался убедить тогдашнего деспота Мореи Константина провести необходимые, давно назревшие реформы и в первую очередь реорганизовать армию. При этом Виссарион обещал всяческую помощь, включая отправку из Италии специалистов по ремеслу и военному делу. Тогда из этого ничего не вышло. Время для осуществления столь грандиозной программы было упущено. Но тем не менее факт остался.

Не менее поразил Н. и другой эпизод, на поверхности незначительный, в котором он сам участвовал. Вскоре после падения Константинополя Виссарион продиктовал Н. два письма — Микеле Апостолио и епископу Афин Феофану. В них кардинал просил любыми способами собирать старинные византийские рукописи и пересылать ему. Спору нет, сохранение культурного наследия Византии — дело благородное. Но у Виссариона это подвижничество приобретало мертвящие, откровенно латинизированные формы.

Чем больше Н. рассуждал об этом, тем больше он склонялся к тяжкому, болезненному выводу, что объединение церквей действительно было для Виссариона главнейшей целью его жизни, а вовсе не средством для спасения Византии, как хотели верить многие в греческом окружении великого кардинала. Виссарион мыслил сохранение православной традиции в лоне единой и могучей католической церкви. Освобождение Византии он представлял себе исключительно как результат нового крестового похода объединенного Запада на Восток. Ряса монахов Святого Василия здесь ничего не меняла.