Иван Сербин - Черная акула

– Товарищ полковник, – напомнил о себе водитель, – я вам больше не понадоблюсь сегодня? Максим посмотрел на него и покачал головой.

– Нет, Паш, спасибо.

– Завтра как обычно?

– Да, подъезжай к восьми. Он распахнул дверцу и начал выбираться из машины, с раздражением подумав о том, что дворники, видимо, в городе перевелись. Ботинок на треть погрузился в хлюпающую жижу. И вдруг его осенило. Он не мог бы сказать точно, что именно заставило его задать шоферу простой, совершенно обыденный вопрос.

– Паш, – прищурился Максим, – а ты домой часто пишешь? Тот пожал плечами.

– Да как сказать, товарищ полковник… Как время свободное выдастся.

– Ну, в среднем? – спросил Максим.

– Ну, раз-то в две недели точно. Иногда чаще. В армии писать особенно не о чем. Дни-то все похожи один на другой. Вы же знаете, – усмехнулся он. – У нас еще ничего, а вот в войсках, приятель мне написал, вообще скучища смертная. Их, срочников, там сейчас всего несколько человек. Остальные контрактники да офицеры. Пишет: ходят, хреном груши околачивают. Извините, товарищ полковник.

– Да нет, ничего. Ну а сам-то ты письма часто получаешь?

– Смотря от кого. – Солдат подумал, посмотрел на горящий над подъездом фонарь, затем, вспоминая, в боковое окошко и наконец сказал: – От родителей вот четыре дня назад получил. А Ленка, ну, это девушка моя, в последний раз письмо прислала недели две как. Я, конечно, понимаю. У нее на гражданке своих дел хватает.

– Но вообще часто пишут?

– Родители часто. Но знаете, сколько бы ни писали, много никогда не бывает.

– Понятно, – кивнул Максим. – Ну ладно, Паша, спасибо. Отдыхай.

– Значит, с утра к восьми? – на всякий случай переспросил тот.

– Да.

Максим повернулся, вошел в подъезд, нажал кнопку вызова лифта, продолжая обдумывать свою полуфантастическую версию: «Раз солдат держат практически в полной изоляции, значит, письма они, может быть, и получают, а вот ответить не могут. То есть писать-то наверняка пишут, но письма эти перехватываются и отправляются либо в костер, либо в мусорный бак и до родителей дойти не могут. Что бы стал делать я, если бы от моего сына, скажем, в течение месяца не пришло ни одного письма? Для начала позвонил бы в военкомат и запросил сведения о своем ребенке. Разумеется, сведений этих мне никто не дал бы. Тут надо знать армейскую бюрократию. Тогда я поехал бы в ту часть, откуда получил последнее письмо. Ну, допустим, – думал Максим, пока поднимался на свой этаж, – в части мне сказали бы, что моего сына там нет. Это однозначно. Человек, заваривший такую кашу, несомненно, позаботился о том, чтобы место, где служит солдат, ни в каких бумагах не фигурировало. То есть его вообще вроде бы не существует в природе. Пойдем дальше. Откуда-то же эти солдаты взялись? Кто-то куда-то их забирал? Значит, должны были предъявить документы, оформить листок перевода, снять с довольствия, поставить на довольствие… Предположим, мне сообщают номер новой части, в которую переведен мой сын. В конце моих поисков выясняется, что этой части нет и никогда не было. Я, разумеется, поднимаю шум. В военкоматах же у нас народ известно какой. У них на все одна отговорка: «Мы не в курсе, обращайтесь к командованию части». И тогда я начинаю звонить во все двери. Иду в газеты, на телевидение, в Общество солдатских матерей. Короче говоря, начинаю гнать волну. Неужели человек, настолько предусмотрительный, богатый и влиятельный, что смог собрать всех этих солдат под своим крылышком для осуществления каких-то пока непонятных замыслов, который смог за полдня достать отменные документы и организовать похищение трупа, не предвидел такой ерунды? Наверняка предвидел. Так… Как же убедить родителей ничего не предпринимать? Что бы там ни говорили, а нет такой силы, которая сможет заставить мать спокойно дожидаться, пока ее ребенка привезут домой в цинковом гробу. Что же было сделано для того, чтобы родители даже не взволновались, когда от их сына не приходит писем?» Максим попытался найти какой-нибудь подходящий вариант, но у него ничего не вышло. Не существовало такого варианта в природе. Родители есть родители. В этом Максим разбирался так же хорошо, как санитар Епифанов в техничках. И все-таки неизвестный некто такой вариант нашел. Войдя в квартиру, Максим снял шинель и начал расшнуровывать ботинки. Ирина стояла, опершись плечом о косяк, скрестив руки на груди, и внимательно наблюдала за мужем. Максим молчал. Она молчала тоже. В воздухе пахло скандалом. Стянув ботинки, Максим поставил их на полку и, улыбнувшись, развел руками:

– Извини. Хотел пораньше, но дела задержали. Никак было не вырваться. Ирина тряхнула головой.

– Когда ты был рядовым дознавателем, а я – обыкновенной двадцатилетней дурой, мне думалось: вот его повысят, дадут очередное звание, переведут в прокуроры, и станет он за столом бумажки перебирать и вовремя являться к ужину. А пахать за семерых будет новый молодой дознаватель. – Голос ее звучал достаточно напряженно, но ровно, без срывов. – Времена изменились. Прошло десять лет…

– Тринадцать, – поправил Максим.

– Ну тринадцать, не имеет значения. И что же? Ты стал заместителем главного прокурора округа, получил о-огромные звезды на погоны, а я, как была дурой, так дурой и осталась.

– Ириш, ну правда не мог. Мотался целый день. То в УВД, то в морг, то еще куда-нибудь.

– Но позвонить-то можно было, чтобы я не волновалась?

– Да что со мной случится-то? – искренне изумился Максим.

– Я же на машине.

– Сегодня и на машине ездить небезопасно.

– Да, локоть о дверцу ушибить можно, – засмеялся он, и Ирина не выдержала, улыбнулась в ответ. – И потом всем известно: профессия военного прокурора – самая спокойная профессия в мире. После хлебопека. Самая большая опасность, подстерегающая военного прокурора, это заснуть на отчете у начальства.

– Я и смотрю, – хмыкнула жена, – ты все такой сонный ходишь. С восторженным гыканьем в коридор вылетел трехлетний Сережка и повис у Максима на шее. Тот засмеялся, подхватил сына под мышки и подбросил к потолку, поймал, подбросил еще раз, поставил на ноги.

– Здорово, папка! – серьезно заявил Сережка и протянул отцу руку.

– Здорово, мужик. – Максим тоже протянул сыну руку и осторожно пожал.

– Кушать будешь? – нарочито хитро, явно подражая кому-то из взрослых, поинтересовался сын. – Мама тебе уже два раза ужин грела.

– А как же. – Максим повернулся к жене. – Я голоден, как африканский лев. Р-р-р… – Он состроил жуткую физиономию и зарычал, к неописуемой радости сына. Тот завизжал и, громко топая крепкими пятками, унесся в комнату досматривать мультики.

– Иди есть, лев, – усмехнулась жена. – Ты у нас и лев, и Мегрэ, и Шерлок Холмс в одном лице. Сосиски с картошкой тебя устроят?