Гилберт Честертон - Скандальное происшествие с отцом Брауном (рассказы)

– Больше всего меня удивляет, – сказал он, нервно хрустя пальцами, – положение тела. Это наводит на мысль…

Фламбо шагнул к дереву и принялся рассматривать сквозь лупу рукоять шпаги. Священник почему-то резко повернулся, встал спиной к трупу, уставился в противоположную сторону – и увидел в другом конце сада рыжую голову хозяйки, а рядом – какого-то человека, садящегося на мотоцикл. Человек этот тут же исчез с мотоциклом вместе, женщина пошла через сад, а священник принялся рассматривать шпагу и мертвое тело.

– Насколько я понимаю, – сказал Фламбо, – вы нашли его примерно полчаса назад. Был тут кто-нибудь? У него в спальне, или в той части дома, или в этой части сада – ну, за час до этого.

– Нет, – уверенно ответил доктор. – То-то и странно. Сестра была в кладовой, это отдельный домик, Денн – в огороде, тоже не здесь. А я рылся в книгах, там, за той комнатой, где вы были. У нас две служанки, но одна ушла на почту, другая была на чердаке.

– Скажите, – очень спокойно спросил Фламбо, – был ли с ним в ссоре хоть кто-нибудь из этих людей?

– Его все очень любили, – торжественно ответствовал доктор. – Если недоразумения и бывали, то ничтожные, у кого их нет в наше время? Покойный был чрезвычайно благочестив, а дочь его и зять, возможно, мыслят несколько шире. Такие разногласия никак не связаны с мерзким и диким убийством.

– Это зависит от того, насколько широки взгляды, – сказал отец Браун. – Или – насколько узки.

Тут они услышали голос хозяйки, нетерпеливо звавшей деверя. Он побежал навстречу ей, а на бегу виновато взмахнул рукой и указал длинным пальцем вниз.

– Очень странные следы, – сказал он, все так же мрачно, словно показывал катафалк.

Сыщики-любители взглянули друг на друга.

– Многое тут странно, – сказал Фламбо.

– О да! – подтвердил священник, глуповато глядя на траву.

– Вот я удивился, – продолжал Фламбо, – зачем вешать человека, а потом протыкать шпагой.

– А я удивился, – сказал отец Браун, – зачем протыкать человека и еще вешать.

– Вы спорите спору ради, – возразил его друг. – Сразу видно, что, когда его пронзили шпагой, он был мертв. Иначе было бы куда больше крови, да и рана другая.

– А я увидел сразу, – сказал священник, подслеповато глядя снизу вверх, – что он уже умер, когда его вешали. Посмотрите, петля очень слабая, веревка почти не касается шеи. Он умер раньше, чем его повесили, и раньше, чем его проткнули. От чего же он умер?

– По-моему, – сказал Фламбо, – лучше нам вернуться в дом, взглянуть на спальню… и на все прочее.

– Вернемся, – сказал отец Браун. – Но сперва взглянем на следы. Начнем с другого конца, из-под его окна. Нет, там газон. А здесь следы четкие.

Помаргивая, он рассмотрел след и медленно пошел к дереву, то и дело весьма недостойно наклоняясь к земле. Потом обернулся к другу и просто сказал:

– Знаете, что здесь написано? Рассказ довольно странный…

– Мало того, – сказал его друг. – Противный, мерзкий, гнусный.

– Вот что написано буквами следов, – сказал священник. – Старый паралитик выпрыгнул из окна и побежал вдоль клумб, стремясь к смерти, – так стремясь, что он скакал на одной ноге, а то и катился колесом.

– Хватит!.. – вскипел Фламбо. – Что за адская пантомима?

Отец Браун только поднял брови и кротко указал на загадочные знаки.

– Почти всюду, – сказал он, – след одной ноги, а в двух-трех местах есть и следы рук.

– Может быть, он хромал, потом упал? – предположил сыщик.

Священник покачал головой.

– В лучшем случае, он встал бы, опираясь на локти и на колени. Таких следов здесь нет. Мощеная дорожка рядом, там вообще нет следов, а могли быть между камешками – она мощена довольно странно.

– Господи, все тут странно, страшно, жутко! – вскричал Фламбо, мрачно глядя на мрачный сад, исчерченный кривыми дорожками, и слова эти прозвучали с особенной силой.

– Теперь, – сказал отец Браун, – мы пойдем в спальню.

Они подошли к двери, неподалеку от рокового окна, и священник задержался на минутку, приметив палку от садовой метлы, прислоненную к стенке.

– Видите? – спросил он друга.

– Это метелка, – не без иронии сказал сыщик.

– Это накладка, – сказал отец Браун. – Первый промах, который я заметил в нашем странном спектакле.

Они взошли по лесенке в спальню старика, и сразу стало понятно, что соединяет семью, что разделяет. Священник тут же понял, что хозяева – католики или хотя бы католиками были; но некоторые из них далеко не праведны и не строги. Картины и распятие в спальне ясно говорили о том, что набожным остался только старик, родня же его, по той или иной причине, склонялась к язычеству. Однако пастырь понимал, что это – не повод и для самого обычного убийства.

– Ну, что это!.. – пробормотал он. – Убийство тут проще всего… – И когда он произнес эти слова, лицо его медленно озарилось светом разумения.

Фламбо сел в кресло у ночного столика и долго и угрюмо смотрел на несколько белых пилюль и бутылочку воды.

– Убийца, – сказал он наконец, – хотел почему-то, чтобы мы подумали, что бедный старик повешен или заколот. Этого не было. В чем же тогда дело? Логичней всего решить, что истинная его смерть связана с каким-то человеком. Предположим, его отравили. Предположим, на кого-то очень легко пало бы подозрение.

– Вообще-то, – мягко сказал отец Браун, – друг наш в темных очках – медик.

– Я исследую эти пилюли, – продолжал Фламбо. – Надо их взять. Мне кажется, они растворяются в воде.

– Исследовать их долго, – сказал священник, – и полицейский врач вот-вот приедет, так что посоветуйтесь с ним. Конечно, если вы собираетесь ждать врача.

– Я не уеду, – сказал Фламбо, – пока не разрешу загадки.

– Тогда оставайтесь тут жить, – сказал Браун, спокойно глядя в окно. – А я не останусь в этой комнате.

– Вы думаете, я загадки не решу? – спросил его друг. – Почему же?

– Потому что она не решается, – ответил священник. – Эту пилюлю не растворить ни в воде, ни в крови. – И он спустился по темным ступенькам в темнеющий сад, где снова увидел то, что видел из окна.

Тягостный, знойный мрак предгрозового неба давил на сад еще сильнее, тучи одолели солнце, и во все более узком просвете оно было бледнее луны. Уже погрохатывал гром, но ветер улегся. Цвета казались густыми оттенками тьмы, но один цвет еще сверкал – то были волосы хозяйки, которая стояла неподвижно, запустив пальцы в рыжую гриву. Тьма и сомнения вызвали в памяти священника прекрасные и жуткие строки, и он заметил, что бормочет: «А в страшном, зачарованном саду под бледною луной стояла та, что плакала по страшному супругу». Тут он забормотал живее:

– Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешных… Да, именно так: «плакала по страшному супругу».