Марина Серова - Десять карат несчастий

Новой консьержке я назвала свое имя и стала ждать, как отреагирует на мое очередное посещение Ангелина Михайловна. Миссис Визаж по переговорному устройству велела меня пропустить. Я снова оказалась в шикарных апартаментах, но на этот раз они не произвели на меня должного впечатления.

— У меня к вам дело, — начала я без предисловий.

— Какого рода? — спросила Ангелина. — Разве мы не в расчете?

— Думаю, что нет, — заключила я. Она подняла на меня удивленные глаза. В этот момент дверь из соседней комнаты приоткрылась, и появился Андрей Кустарин. Но магия «Golden rose» в домашней обстановке отсутствовала, и он выглядел чуть старше и проще, чем в казино.

— Добрый день, — приветствовал меня блудный брат Ангелины. — Вы принесли компромат? — поинтересовался он. — Очень мило с вашей стороны.

— Нет, — твердо сказала я. — Я верну вам только копии, потому что хочу обеспечить безопасность моему клиенту.

— Какие копии? — взорвалась Ангелина, но тут же осеклась, когда заметила на себе холодный взгляд Кустарина. И продолжала уже более спокойно: — За Самойлова волноваться не стоит, никто об него руки пачкать не станет. Мой адвокат уже начал дело о разводе. Полагаю, что и нищенствовать ему на старости лет не придется.

В этом я не сомневалась, но не в моих привычках было останавливаться на достигнутом, поэтому я не собиралась возвращать Самойловой пикантную видеозапись — так, на всякий случай. Я предложила ей посмотреть кассету и прочитать письмо. По мере развития сюжета на пленке я наблюдала, как меняется ее лицо.

— Сколько? — коротко, как всегда, спросил прагматичный Кустарин.

Почему-то на этот раз мои руки его не интересовали, да и к угрозам он прибегать не стал.

Я отрицательно замотала головой. Не скажу, что деньги бывают лишними, но у меня собственное представление о профессиональном долге. Мне захотелось немного позабавиться, и я сказала:

— Могу предоставить оригиналы в обмен на «Борнео Блю». Убеждена, что историческая реликвия должна храниться, как ей и положено, в музее, из которого она так таинственно исчезла.

— Но это невозможно, — усмехнулся Кустарин. — Я уже переправил камень в Ганновер, так что бриллиант вряд ли когда-нибудь окажется в том музее. Даже не мечтайте!

— Тогда ничего не могу поделать! — Мне было весело, как никогда. Я полностью утратила чувство самосохранения, и Андрей почему-то перестал меня пугать.

— Таня, я хочу вас попросить, — включилась в разговор Ангелина. — Вы — женщина и должны меня понять.

Я была полностью согласна с ее определением моего пола, но абсолютно не чувствовала себя чем-то кому-либо в связи с этим обязанной. По выражению ее лица я догадалась, что она угадала ход моих мыслей. Ангелина вздохнула и снова заговорила:

— Я была совсем девчонкой, когда в Кургане осталась без родителей. Отца и мать мне заменил Андрей, несмотря на то что я родилась от его отчима, который Андрея не любил, а меня почти боготворил.

«Сирота курганская», — констатировал внутренний голос. Однако я была уверена, что Ангелине не удастся меня разжалобить. Она же продолжала:

— Я работала продавщицей в универмаге и увлекалась детективными романами. Благодаря Андрею никогда ни в чем не знала нужды. Всю мою жизнь меня окружало уважение и почтение каких-то темных личностей, которых я побаивалась, но они почему-то всегда вертелись в нашей квартире. И испытала шок, когда узнала однажды, что об Андрее на Урале шла слава как об известном и удачливом воре. Но со временем и меня увлекла блатная романтика. Однажды я помогла Андрею спрятать украденное, и с тех пор начались мои хождения по мукам. — Ангелина не замечала, как кусает губы. Было заметно, что воспоминания причиняют ей душевную боль.

— Хватит! — прервал ее монолог Кустарин. Он смотрел на меня как на врага народа. В этот раз на Андрее не было его сногсшибательных очков, и, казалось, он вопрошал: «Ну что, довольна?» Но Самойлова не обращала на брата никакого внимания.

— Меня посадили на шесть месяцев, — казалось, ей необходимо выговориться. — Но я не особенно расстраивалась. Андрей продолжал оставаться моим ангелом-хранителем, пока меня на казенный счет не отправили из родного города. Там, куда я попала после освобождения, Андрей разыскать меня не мог, и я стала женой местного блатаря, который занимал не последнее место на своеобразной «социальной» лестнице. Господи, какая это была грязь! — выдохнула Ангелина. — С тех пор я мужиков и возненавидела. Эта сволочь заразила меня какой-то мерзкой болезнью, от которой я потом еще долго не могла избавиться. После его ареста я досталась по наследству другому вожаку. И так продолжалось бесконечно…

— И вы не сопротивлялись? — поразилась я. Уж кто-кто, а эта женщина не выглядела слабой и покорной. У меня в голове вообще не укладывался ее рассказ о жизни.

— Почему же? — спросила она и скривила губы в сардонической улыбке. — Попробовала однажды и за это получила удар ножом. А жить-то мне, несмотря ни на что, все еще хотелось.

— И что было дальше? — искренне поинтересовалась я.

— Андрею все-таки удалось меня вытащить из этого кошмара. Потом я долго пролежала в больнице, где познакомилась с Владиком Самойловым, который меня и вылечил…

— Так вы все-таки отдадите кассету? — не унимался Кустарин.

— Нет, смею заверить вас, ее никто никогда не увидит, — заявила я. — Если, конечно, с Самойловым ничего не произойдет.

На этом мы и расстались. Провожая меня, Андрей уже в дверях случайно дотронулся до моего плеча. Его прикосновение меня обожгло, но я знала, что он тоже испытывал ко мне двойственное чувство, и решила не искушать судьбу. Пока!

С Борисом я больше никогда не встречалась, он вообще как-то исчез из поля моего зрения. И я грешным делом подозревала, что он отправился за своим хозяином прямиком в ад. О его существовании напоминали только фирменные часы Дениса Стрижевского и отобранный мною у него пистолет.

Владика, по моей рекомендации, всего-навсего за каких-то пятьсот деревянных рублей закодировала от пьянства Лилит. Почему-то я считала себя ответственной за него. После развода Самойлов уехал в Тюмень начинать новую жизнь. Когда мои мысли время от времени возвращались к Ольге Ионовой, мне становилось грустно. Почему она решила уйти из жизни? Неужели чувствовала себя настолько несчастной? Но по крайней мере Ольга хоть не узнала о гибели Свиридова… Я не оправдывала ее поступков, но и не могла не признать, что в трагедии отчасти виновен и Владик. Ирония судьбы!

Я бросила косточки из заветного чехольчика, полагая, что они подскажут мне, как поступить дальше. И не ошиблась, внимательно рассматривая числа на их полированных гладких поверхностях: 3+36+17. Они утверждали, что надо «принимать жизнь такой, какая она есть».