Хеннинг Манкелль - Перед заморозками

Линда протянула ему руку с записанным на запястье телефонным номером Ами Линдберг:

— Этого хватит? Я иду спать.

— Очень печально, что ты до такой степени меня не уважаешь, что действуешь у меня за спиной.

Линда оцепенела.

— У тебя за спиной? О чем ты говоришь?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Линда одним движением руки смахнула на пол солонку и вазу с увядшими цветами. С нее хватит. Она рванулась в прихожую, схватила куртку и выбежала на улицу. Я его ненавижу, думала она, лихорадочно нашаривая в кармане ключ от машины. Я ненавижу его вечные упреки. Больше ноги моей здесь не будет.

Она села за руль и попыталась успокоиться. Теперь он думает, что меня мучают угрызения совести. Сидит там на кухне и ждет, что я вернусь. Он уверен в том, что я вернусь. Подумаешь, Линда Каролина устроила маленький бунт. Опомнится.

Не вернусь, решила она. Посплю у Зебры. Она завела мотор и тут же передумала. Зебра начнет бесконечные разговоры, будет задавать вопросы, любопытничать. На это у нее сейчас не было сил. Она поехала к Анне. Пусть сидит там и ждет ее хоть до скончания века.

Она сунула ключ в замок, повернула его и открыла дверь. В прихожей стояла Анна и улыбалась.

— Никто, кроме тебя, — сказала Анна, — не может вот так заявиться среди ночи. Мне почему-то кажется, что это я тебя разбудила. Ты вдруг проснулась и решила, что я вернулась. Скажи честно, так оно и было?

Линда выронила ключи. Они просто выскользнули у нее из руки.

— Не понимаю. Это и в самом деле ты?

— Конечно, я.

— И что я должна теперь — радоваться? Почувствовать облегчение?

Анна подняла брови:

— Какое облегчение?

— Ты что, не соображаешь, как я волновалась?

Анна подняла руки, как бы прося прощения:

— Виновна, виновна. Я знаю. Что мне сперва делать — просить прощения или объяснить, что случилось?

— Ничего. Достаточно того, что ты нашлась.

Они прошли в гостиную. Хотя Линда все еще не могла прийти в себя, не могла поверить, что это и в самом деле Анна, вот она идет, садится на свой любимый стул — несмотря на все это, краем глаза она успела заметить, что бабочки на стене по-прежнему нет.

— Я пришла, потому что мы поссорились с отцом, — сказала Линда. — Поскольку тебя не было, я решила поспать у тебя на диване.

— И, поскольку я теперь есть, тебе тоже никто не мешает поспать у меня на диване, — улыбнулась Анна.

— Я пришла домой совершенно вымотанная. И расстроенная. Мы с отцом — словно два петуха. Деремся из-за куска навоза. Готовы друг друга растоптать. На этот раз, кстати, мы говорили о тебе.

— Обо мне?

Линда протянула руку и потрогала ее плечо. На Анне был купальный халат с отрезанными из каких-то малопонятных соображений рукавами. Кожа была прохладной. Никаких сомнений — это Анна, никто другой в ее тело не вселился. У Анны всегда была прохладная кожа. Это Линда помнила с детства. Иногда они с замиранием сердца, е чувством, что переходят какой-то невысказанный, но очень важный запрет, играли в мертвецов. У Линды кожа всегда была горячей, она даже потела от страха, а у Анны кожа была настолько холодной, что они прекращали игру — обеим становилось страшно. Линда ясно помнила, что именно в тот раз вопрос о Смерти был для нее решен. Но она так и не знала, чего было больше в Смерти — соблазна или угрозы. Как бы то ни было, с того дня смерть для Линды стала чем-то, что всегда сопровождает человека — как некий газ без запаха и цвета, выжидающий момента, чтобы удушить свою жертву.

— Неужели ты не понимаешь, как я волновалась? Это на тебя не похоже — исчезнуть, когда мы договорились встретиться.

— Ничто сейчас на себя не похоже. Я думала, что нашла отца. Видела его в окно. Думала, что он вернулся.

Она прервалась и поглядела на свои руки. Она вернулась так же, как и исчезла, подумала Линда. Спокойна, выдержанна, все как всегда. Дни, что ее не было, она просто как бы вырезала из своей жизни, даже не заметив.

— А что случилось?

— Я его искала. Конечно, я не забыла, что мы договорились. Но я не могла. Я надеялась, что ты меня поймешь. Я видела отца, и у меня возникло чувство, нет — уверенность, что я его найду. Меня всю трясло, я даже побоялась сесть за руль. Поехала в Мальмё и начала его искать. Это просто описать невозможно — как я ходила по улицам и его искала. Напрягала все чувства — должна же я обнаружить какой-то звук. Запах, наконец. Я шла медленно, Словно одинокий разведчик, чьих донесений ждет кавалерийская бригада. Я должна была найти путь к цели. А целью был мой отец.

От вокзала до гостиницы, где я тогда его увидела, я шла несколько часов. В вестибюле спала на стуле какая-то толстая тетка. Я разозлилась — она заняла мое место. Никто не имеет права сидеть на этом священном стуле! Я увидела своего отца, когда сидела на этом стуле, и он увидел меня, когда я сидела на этом стуле! Я пошла и растолкала храпящую тетку. Она вздрогнула. Я сказала, что ей придется пересесть, так как сейчас будут менять мебель. Она послушалась. Почему она решила, что я имею какое-то отношение к отелю, непонятно — на мне был плащ, волосы мокрые и слипшиеся от дождя. Я села на стул и посмотрела в окно. Там никого не было. Но я почему-то была уверена, что если сидеть на этом стуле достаточно долго, отец обязательно появится.

Она прервалась и ушла в туалет. Где-то вдали все еще погромыхивал гром. Наконец она вернулась и продолжила:

— Так я и сидела на этом стуле у окна. Уже администратор начал поглядывать на меня с подозрением. Тогда я заказала номер. Но старалась находиться там как можно меньше. Чтобы скрыть, что я просто сижу и кого-то жду, купила тетрадь и стала изображать, будто что-то записываю. На второй день моей бессменной вахты опять явилась толстуха. Я даже не заметила, откуда она взялась. Наверное, подглядывала за мной, а теперь подумала, что наконец-то меня разоблачила. В ее глазах я выглядела мошенницей. «Ты обманом заняла мое место! Ты сказала, что будут менять мебель!» Она была так возбуждена, что я испугалась, что ее хватит удар. Тут я подумала, что ни один человек не станет врать, что сидит именно на этом стуле, потому что ждет, когда появится его пропадавший почти четверть века отец. О многом можно лгать, но не об этом. И знаешь — она сразу мне поверила. Даже тени сомнений у нее не возникло. Она села на соседний стул, на случай, если мне станет скучно. Это было какое-то безумие — она непрерывно говорила. Она приехала в Мальмё с мужем — он участвовал в какой-то конференции по мужским шляпам. Ты можешь смеяться, мне-то тогда смешно не было, но она описала в деталях, как мрачные дядьки сидят в тесном конференц-зале и обсуждают, какие модели шляп станут модными в следующем сезоне. Она сидела и кудахтала и кудахтала, словно служила обедню какому-то неизвестному шляпному богу. Я уже начала подумывать, не задушить ли мне ее. Но постепенно я привыкла — ее слова проносились мимо меня, как ветерок, которого даже и не замечаешь. Потом за ней пришел муж, такой же толстый, как и она. На нем была широкополая и наверняка очень дорогая шляпа. Мы с толстухой даже не представились друг другу. Она сказала ему: «Эта юная дама сидит здесь и ждет своего отца. Уже долго ждет». — «Как долго?» — спросил он и приподнял свою шляпу. «Скоро уже двадцать пять лет», — сказала она. Он посмотрел на меня, задумчиво и оценивающе, но прежде всего — с восхищением. Этот гостиничный вестибюль с его блестящими, холодными стенами и запахом концентрированного стирального порошка на какой-то момент превратился в храм. «Никогда не надо ждать слишком долго», — сказал он, надел шляпу, и они ушли. Все это было совершенно непостижимо, полный абсурд, но именно поэтому странно-убедительно.