Эухенио Фуэнтес - В лесной глуши

Она оглянулась просто так, безо всякой причины – просто легкий холодок пробежал по спине. Ни тени, ни звуки, ни запахи не мешали ее спокойной прогулке, но что-то неясное, неуловимое вдруг напугало и заставило повернуть голову. Одиночку в лесу всегда поджидает волк, подумала она, удивившись собственному страху. За время ее прогулок по Патерностеру такое с ней было впервые. Она хорошо знала эту часть заповедника, и хотя здесь случались с ней и неприятности – костер, по их с Маркосом вине однажды в ветреный день чуть было не переросший в пожар, пораненная при падении нога и то, как она увидела повешенного оленя, у которого собака вылизывала семя, – все это были отдельные эпизоды, результаты неосторожности или жестоких нравов и никогда – чья-то злая воля. Поэтому она задержала шаг, несколько раз глубоко вдохнула, прислушалась к звенящему безмолвию леса и в первый раз с тех пор, как вышла из отеля полтора часа назад, нарушила тишину, громко сказав:

– Здесь никого и ничего нет. Бояться нечего.

Однако спокойствия ей это не добавило. Она с удивлением заметила, что сердце заколотилось быстрее, а слово «страх» клещом вгрызлось в мозг и не желало отпускать его. Она вспомнила, что написала тремя неделями ранее в дневнике: «Страх – отнюдь не невинное чувство», и почувствовала, что посреди леса, в одиночестве, избавиться от него будет нелегко.

Решив прогуляться после завтрака, она запланировала подняться до пещер с наскальной живописью в Юнке, там подкрепиться холодным обедом, заранее положенным в маленький рюкзачок еще в отеле, и изучить кое-какие детали, нужные ей для завершения картин. А перед тем как вернуться, у нее еще будет время подумать о своих отношениях с Маркосом, подумать спокойно, созерцая неповторимый пейзаж, при виде которого невозможно поверить, что существуют зараженные реки, черный дым в небе, загрязненные ядовитыми отходами поля. Она надела удобные непромокаемые сапоги, холщевые брюки, светлую рубашку мужского покроя, кепку и отправилась в путь. Все было так же хорошо, как и во время предыдущих прогулок, поэтому она не желала поддаваться нелепому чувству страха. Она понимала: очень легко испугаться, одиноко шагая в чаще леса, но напомнила себе, что она сильная и независимая девушка, что после смерти отца одна живет в мадридской квартире и открывает дверь, не спрашивая «кто там?», что презирает боязнь темноты и двойные засовы, а еще больше – малодушный подозрительный взгляд, который свойственен одиноким женщинам, вздрагивающим от каждого дверного звонка в ожидании беды. Она шла полтора часа с лишним и без особого сожаления повернула бы назад, но подозревала, что если сейчас вернется в отель, то больше никогда не осмелится отправиться гулять одна, потому что знала: память часто играет с нами злые шутки. Она подтянула лямки рюкзака, отхлебнула воды из фляги и решительным шагом продолжила путь.

Через пять минут лесная дорога, накатанная машинами, вывела к большой прогалине, а оттуда разделилась на две тропы. Левая, более широкая, спускалась к озеру. Не останавливаясь, она пошла по правой, поднимавшейся к пещерам с рисунками, и снова затылком почувствовала, будто кто-то наблюдает за ней, желая удостовериться, что она следует заранее выбранным маршрутом. Опять засомневавшись, не стоит ли вернуться, она ускорила шаг, хотя и понимала, что уж здесь-то вероятность встретить кого-либо ничтожно мала – по этой пустынной тропе почти никто не ходил, все предпочитали гулять по долинам и холмам, глазея на крупных зверей заповедника, которые в больших количествах паслись у болота и позволяли фотографировать себя, не слишком опасаясь людей. Капля пота сползла у нее по лбу и скользнула между бровями к носу. Она вытерла ее рукавом и, сама не зная почему, может, чтобы определить положение солнца, подняла глаза к небу. Очень высоко, в лазурной утренней вышине медленно парили два коршуна, сытые и довольные, видимо переваривая мышь, змею или какую-нибудь падаль, съеденную на рассвете. Ее всегда удивляло и восхищало великолепие и многообразие птиц, встречавшихся в заповеднике, причем их здесь было гораздо больше, чем других животных, – подчеркнуто безразличный ко всему коршун, величественный орел, изящный, белогрудый, будто с салфеткой на шее, стервятник, высокомерный черный аист с клювом, полным лягушек, гриф, сладострастно и методично пожирающий падаль, сокол, пикирующий на головы своих жертв с высоты, проворный и элегантный стриж, наглая сорока, молчаливый ястреб, рассекающий тюль неба острыми ножницами своих крыльев, иволга с вибрирующим колокольчиком в горле, куропатка, которая, взлетев, так хлопает крыльями, будто у нее ломаются кости... Она всегда считала их лучшим доказательством того, что этот клочок земли сохранился в первозданном виде, чистый, незагрязненный. Птицы были свободны, и если уж появлялись в Патерностере, так потому, что здесь еще осталась природная среда, почти исчезнувшая во всех других местах. Можно искусственно создать зону обитания для кабанов или оленей, огородив ее забором, но невозможно огородить кусок неба, чтобы там жили и размножались хищники. Как хорошо, подумала она, что это место не слишком известно, а то каждое воскресенье здесь ходили бы толпы туристов; хотя сейчас она была бы не прочь услышать поблизости голоса, крики детей, смех, даже треск радио, транслирующего футбольный матч, потому что все еще не избавилась от преследующего ее страха. Она слышала, что заповедник вот-вот должны объявить национальным природным парком или чем-то в этом роде, и спросила себя: конечно, планы замечательные, но сможет ли она в будущем вот так, свободно, в одиночестве бродить по здешним тропам безо всяких помех и навязанных маршрутов? Она уловила шум за спиной и вновь ощутила прилив страха. Ей показалось, будто треснула сухая ветка, но она повторила себе, что это вовсе не повод бояться. Наоборот, лес излучал угрозу, когда погружался в звенящую тишину, а не когда был полон звуков. Она снова почувствовала сухость во рту, остановилась, чтобы сделать глоток из висящей на поясе фляги, и заметила в прохладной воде привкус пыли, попавшей ей в рот за время прогулки. Лес воистину чудесным образом обострял все чувства, притуплявшиеся в городе, помогал, будто заново, ощутить каждую, самую маленькую частичку своего тела. Закрыв флягу, она вспомнила, что ни в каком другом месте не получала такого наслаждения, занимаясь любовью, как посреди леса – на траве или в палатке, поставленной возле укромного озерного залива, где потом купалась голая, каждой порой кожи впитывая прохладу свежей воды. Она вспомнила о нем и о его отказе провести вместе эти выходные; она хотела просто поговорить с ним без свидетелей – о том, что между ними не ладилось, поговорить безо всяких взаимных упреков и слез.