Джон Гришем - Золотой дождь

Подобный курс химиотерапии проводится с целью уничтожить все клетки в костном мозге и попытаться создать окружение, в котором нормальные клетки размножаются быстрее, чем лейкозные.

— И это случается?

— Лишь на короткое время. И все же применяем эту схему, хотя и прекрасно осознаем неизбежность рецидива лейкемии, если, конечно, не провести трансплантацию костного мозга.

— Доктор Корд, вы можете рассказать присяжным, как проводится эта процедура?

— Разумеется. Это совсем не сложно. После того, как больному проводят курс химиотерапии, подобный тому, который я только что описал, и в том случае, если в результате счастливого стечения обстоятельств удается подыскать генетически совместимого донора, то мы берем у такого донора костный мозг и внутривенно вводим его реципиенту. Смысл этой процедуры в том, чтобы полностью заменить злокачественные клетки костного мозга здоровыми.

— И Рон Блейк был для Донни Рэя генетически совместимым донором?

— На все сто процентов. Они ведь однояйцовые близнецы, а это просто идеальное сочетание. Тем более, что мы провели анализы и убедились в полном совпадении. Успех был обеспечен.

Драммонд вскакивает.

— Я протестую! Свидетель домысливает. Доктор не может утверждать наверняка, что операция прошла бы успешно.

— Протест отклонен. Приберегите аргументы для перекрестного допроса.

Я задаю ещё несколько уточняющих вопросов о процедуре трансплантации, сам же, пока Корд отвечает, пристально наблюдаю за присяжными. Они внимательно слушают, но я уже понимаю, что допрос пора сворачивать.

— Вы не можете вспомнить хотя бы примерную дату, когда вы были уже полностью готовы к проведению операции?

Доктор Корд сверяется со своими записями, хотя ответ знает и так.

— В августе девяносто первого года. Полтора года назад.

— Трансплантация костного мозга повышает вероятность выздоровления от заболевания острым лейкозом?

— Разумеется.

— На сколько?

— Больные выздоравливают в восьмидесяти-девяноста процентах случаев.

— А каковы шансы на выздоровление без трансплантации?

— Они равны нулю.

— Я отпускаю свидетеля.

Первый час, время ланча. Киплер объявляет перерыв до половины второго. Дек вызывается принести сандвичи из деликатесной лавки, а мы с Кордом готовимся к следующему раунду поединка. Доктору не терпится сцепиться с Драммондом.

Я так никогда и не узнаю, услугами скольких экспертов-медиков пользовался Драммонд при подготовке к процессу. Он не обязан разглашать такие сведения. В числе возможных свидетелей в его списке фигурирует лишь один специалист. Доктор Корд многократно подчеркивал, что трансплантация костного мозга используется в качестве главного метода терапии настолько широко, что только полный шарлатан способен утверждать обратное. В подтверждение своих слов доктор предоставил мне целую гору литературы — статей, брошюр и пухлых томов, — убедительно доказывающих, что трансплантация костного мозга — единственно эффективный способ при лечении острого лейкоза.

Судя по всему, Драммонд пришел к такому же выводу. Сам он не врач, да и стоит на заведомо проигрышных позициях, поэтому лезть на рожон и ссориться с Кордом он не решается. Схватка их скоротечна. Драммонд упирает на то обстоятельство, что число больных острым лейкозом, которым трансплантируют костный мозг, ничтожно мало в сравнении с больными, которые такого лечения не получают. Да, соглашается Корд, их менее пяти процентов, но это объясняется исключительно тем, что трудно подобрать совместимого донора. Всего же в Соединенных Штатах ежегодно совершается примерно семь тысяч трансплантаций.

У тех счастливчиков, которым удалось подобрать подходящих доноров, шансов на благополучный исход гораздо больше. Донни Рэй находился в числе таких счастливчиков. У него был идеально совместимый донор.

Когда Драммонд, задав всего несколько вопросов, выдыхается, Корд выглядит почти разочарованным. У меня вопросов к свидетелю нет, и доктора Корда отпускают.

Следующий мой шаг довольно скользкий — я собираюсь возвестить, кого именно из исполнительных директоров хочу вызвать в качестве следующего свидетеля. Утром Драммонд спросил меня об этом, но я ответил, что ещё не решил, с кого начать. Драммонд наябедничал на меня Киплеру, но судья сказал, что я не обязан ничего говорить до того, как приму окончательное решения. Сейчас ответственные работники «Прекрасного дара жизни» томятся в комнате для свидетелей; они ждут и — бесятся от неведения.

— Мистер Эверетт Лафкин, — провозглашаю я.

Судебный пристав покидает зал, а за столом адвокатов ответчика тут же закипает деятельность, а точнее, на мой взгляд — её имитация. Происходит обмен документами, шуршат бумаги, перемещаются папки.

Лафкин входит в зал, ошалело, точно его только что вывели из зимней спячки, оглядывается по сторонам, поправляет галстук и следует за приставом по проходу. Кидает нервный взгляд налево, где расположилась группа поддержки, и проходит к месту для дачи свидетельских показаний.

Драммонд славится тем, как тренирует своих свидетелей, подвергая их жесточайшему перекрестному допросу, в ходе которого четверо или пятеро адвокатов из его команды бомбардируют свидетеля самыми неожиданными вопросами, причем все это снимается на видеокамеру. Потом Драммонд часами просиживает со свидетелем, просматривая запись, отмечая недостатки, отрабатывая правильную тактику поведения и натаскивая к предстоящему испытанию.

Я знаю: подготовке парней из «Прекрасного дара жизни» можно только позавидовать.

Лафкин смотрит на меня, потом переводит взгляд на жюри; выглядит он спокойным, хотя в глубине души наверняка отдает себе отчет, что на все мои каверзные вопросы ответить должным образом не сумеет. Ему около пятидесяти пяти лет, седые волосы, узкий лоб, довольно приятное лицо и негромкий вкрадчивый голос. Идеальный вожак бойскаутов. Однако, по словам Джеки Леманчик, именно он громче других требовал, чтобы ей заткнули рот.

Никто из моих противников даже не подозревает, что завтра она выступит свидетельницей.

Я расспрашиваю Лафкина про возглавляемый им отдел по рассмотрению заявлений страхователей, про место и роль, которые отведены этому отделу в общей структуре компании. Лафкин работает на компанию уже восемь лет, последние шесть из них — вице-президентом, возглавляя отдел, в котором навел порядок жесткой рукой; он — классный управленец. Лафкин жаждет произвести впечатление на присяжных, и мне удается быстро выяснить: он отвечает за все, что связано с подачей и рассмотрением заявлений. Хотя каждое из них в отдельности, понятное дело, не рассматривает. Я втягиваю его в скучную и утомительную дискуссию про бюрократическую тягомотину, а потом совершенно внезапно спрашиваю: