Тесс Герритсен - Лихорадка

– Каково ваше мнение? – спросила она. – Менингиома?

Он кивнул.

– Скорее всего. Видите, какие ровные края? Конечно, потребуется провести диагностику ткани, чтобы установить, злокачественная ли опухоль. Она примерно два сантиметра в диаметре и, похоже, хорошо инкапсулирована. Окружена фиброзной тканью. Думаю, ее можно удалить без остаточных опухолей.

– А она может служить причиной припадков?

– Они у него давно?

– С юности. Уже примерно лет пятьдесят.

Чепмен посмотрел на нее с удивлением.

– И эти массы никогда не исследовали?

– Нет. Поскольку он всю жизнь страдал от эпилепсии, думаю, Помрой счел лишним проводить дополнительное обследование.

Чепмен покачал головой.

– Возможно, мне придется пересмотреть диагноз. Прежде всего потому, что менингиомы крайне редко встречаются у подростков. К тому же менингиома имеет тенденцию к росту. Так что либо она не является причиной эпилепсии, либо это вообще не менингиома.

– Но тогда – что еще?

– Глиома. Метастаз какой-то другой первичной опухоли. – Он пожал плечами. – Это может быть даже давняя инкапсулированная киста.

– Но массы кажутся плотными.

– Скажем, если бы она возникла из-за туберкулезной палочки или какого-нибудь паразита, организм мог бы отреагировать воспалением. Окружить или переплести его рубцовой тканью. Больного проверяли на туберкулез?

– Десять лет назад результат был отрицательный.

– Ну, в любом случае патология налицо. Этому пациенту необходимо провести краниотомию и удалить опухоль.

– Полагаю, это означает, что мы должны перевезти его в Бангор.

– В нашей больнице краниотомию не делают. Мы обычно передаем нейрохирургических больных Кларенсу Ротстейну, в Медицинский центр восточного Мэна.

– Вы его рекомендуете?

Чепмен кивнул и выключил негатоскоп.

– У него золотые руки.

Брокколи на пару, рис и символический кусочек трески.

Луиза Ноултон не знала, хватит ли у нее сил изо дня в день наблюдать, как ее сын голодает. Он потерял еще килограмм, но при этом выражение его лица стало еще более угрюмым, и в нем все чаще сквозило раздражение. От жизнерадостного Барри не осталось и следа.

Луиза посмотрела на сидящего напротив мужа и прочла те же мысли в глазах Мела: «Это все диета. Он такой из-за диеты».

Луиза кивнула на блюдо с картофелем фри, которое она приготовила для себя и Мела.

– Барри, милый, у тебя такой голодный вид! От нескольких ломтиков ничего не будет.

Не обратив никакого внимания на маму, Барри с зубодробительным скрежетом продолжал скрести по тарелке вилкой.

– Барри, прекрати!

Он поднял глаза. Такого пустого и холодного взгляда она еще в жизни не видела.

Дрожащими руками Луиза протянула сыну тарелку с картошкой.

– Пожалуйста, Барри, – пробормотала она. – Съешь одну. Съешь хоть все. Тебе сразу полегчает.

Она удивленно охнула, когда Барри вдруг отодвинул стул и резко поднялся из-за стола. Ни слова не говоря, он пошел прочь, а потом хлопнул дверью своей комнаты. Через мгновение оттуда донеслись непрерывные звуки стрельбы – мальчик включил видеоигру и принялся охотиться на виртуальных врагов.

– Может, что-то случилось в школе? – осведомился Мел. – Ребята опять над ним издеваются?

Луиза вздохнула.

– Я не знаю. Я уже ничего не знаю.

Они сидели, прислушиваясь к нарастающему грохоту выстрелов. К крикам и стонам виртуальных жертв, гибнущих в адском огне «Супер Нинтендо».

Взглянув на влажный и мягкий картофель фри, Луиза вздрогнула. Впервые в жизни она отодвинула от себя тарелку с едой, так и не закончив ужин.

Когда Клэр приехала домой, стереосистема Ноя надрывалась на всю катушку. Головная боль, которая начала набирать обороты во второй половине дня, сжимала череп, словно вонзая когти в лоб. Она повесила пальто и остановилась у подножия лестницы, вслушиваясь в оглушительный грохот барабанов и монотонное завывание солиста. Она не могла разобрать ни слова. Интересно, как я должна контролировать музыкальные пристрастия своего сына, если даже не знаю, о чем поется в этих песнях?

Так больше не может продолжаться. Клэр была не в силах терпеть этот шум, во всяком случае сегодня.

– Ной, сделай потише! – крикнула она.

Музыка грохотала по-прежнему. Невыносимо.

Она поднялась по лестнице, чувствуя, что раздражение сменяется яростью. Дернув ручку, Клэр обнаружила, что дверь заперта. Она постучала и громко крикнула:

– Ной!

Дверь распахнулась не сразу. На нее обрушился мощный шквал музыки, сбивая с ног звуковой волной. Ной заслонил собой дверной проем; мешковатая одежда висела на нем, словно потрепанные ритуальные одеяния.

– Сделай потише! – заорала она.

Он отключил усилитель, и музыка разом смолкла. В ушах зазвенело от внезапной тишины.

– Ты что, хочешь оглохнуть? А меня при этом окончательно свести с ума?

– Тебя не было дома.

– Я была дома. Кричала тебе, только ты меня не слышал.

– Сейчас я тебя слышу, довольна?

– Если ты будешь включать музыку на такую громкость, через десять лет лишишься слуха. Ты живешь не один.

– Разве я могу забыть, ведь ты мне постоянно об этом напоминаешь! – Плюхнувшись на стул, он развернулся лицом к столу. Спиной к ней.

Клэр стала молча наблюдать за ним. Он листал журнал, но по напряженным мышцам его плеч можно было угадать, что он не читает. Он чувствует ее присутствие, ее гнев.

Она зашла в комнату сына и устало опустилась на кровать.

– Извини, что кричала на тебя, – сказала она, немного помолчав.

– Последнее время ты делаешь это постоянно.

– Неужели?

– Да. – Он перевернул страницу.

– Я не хотела, Ной. Просто так все навалилось – мне кажется, я не справляюсь со всеми этими проблемами.

– Мам, все пошло наперекосяк с тех пор, как мы переехали сюда. Все. – Он резко захлопнул журнал и уронил голову на руки. Его голос опустился до шепота. – Я бы так хотел, чтобы с нами был папа.

Некоторое время они молчали. Клэр слышала, как слезы падают на обложку журнала, до нее доносилось судорожное дыхание сына, который изо всех сил старался успокоиться.

Она встала и положила руки ему на плечи. Они были напряжены, затвердели – мальчик изо всех сил пытался сдержать слезы. Как мы похожи, думала она, все время пытаемся контролировать эмоции, держать себя в узде. Питер был самым эмоциональным в их семье – визжал от восторга, катаясь на американских горках, от души хохотал в кинотеатрах. Это он распевал под душем и приводил в состояние тревоги датчики дыма, когда принимался готовить. И никогда не стеснялся лишний раз сказать: «Я люблю тебя».

«Как бы ты расстроился, увидев все это, Питер. Увидев, как мы боимся сделать шаг навстречу друг другу. Как мы оплакиваем тебя, как страдаем из-за того, что тебя больше нет».