Анастасия Дробина - Прекрасное видение

Миша говорил увлеченно и быстро, размахивая руками перед носом насупленного Беса. Его черные волосы взъерошились, в глазах засветилась сумасшедшинка. Он обежал стол, чуть не уронив свой мольберт, стащил с полки еще одну книгу и раскрыл ее перед нами:

– А вот, пожалуйста, иконы новгородской школы пятнадцатого века – яркие, насыщенные краски, преобладает киноварь. Вот это – псковская школа… По сравнению с Новгородом здесь более глухие тона, часто попадается зеленый цвет, но зато они не выглядят такими пестрыми. А Дионисий?! Его иконы просто драгоценны. Смотрите сами! Теряя в яркости, они приобретают свечение, краски кажутся прозрачными. Это полный разрыв с византийской школой, окончательная победа самобытности русской иконы! – В это время Миша заметил выражение лица Яшки, стушевался и закончил уже без эмоций: – Все это пропадает в более позднее время, шестнадцатый-семнадцатый века. Побеждают темные тона, сходящие в черноту.

Яшка ошалело посмотрел на меня. Принял сосредоточенный вид, потер кулаком лоб и медленно выговорил:

– Ну-ка, сядь, не мелькай… По-твоему, выходит, что Вандкина икона – неправильная?

– Я этого не говорил! Но если допустить, что икона в самом деле древнейшая, двенадцатого-тринадцатого веков, значит, придется признать существование какого-то неизвестного современной науке мастера, который писал иконы с нарушением всех утвержденных канонов, придавая своим ликам черты реальных лиц. Если это так – немудрено, что сейчас он никому не известен. «Неподобное письмо» могло быть признано дьявольским попущением и уничтожено.

– Кем?!

– Церковниками, священниками. Наконец, просто верующими. Времена были суровые, вряд ли и мастер остался в живых. – Миша сел за стол, обеими руками пригладил волосы. – Но я все же не думаю… Это было бы слишком… необычно. Я много раз просил Ванду привезти в монастырь саму икону, но она отказывалась. Ссылалась на то, что прабабушка никогда не позволит…

– А ты как думал?! – рявкнул Яшка. – Чтобы бабка вашей богадельне за спасибо суперикону отдала?

– Спасибо тут ни при чем, – терпеливо объяснил Миша. – Ты понимаешь, сколько может стоить такая икона? Счет пошел бы на миллионы долларов.

– На сколько?! – поперхнулся Яшка.

Я была изумлена не меньше.

– Мишенька… а ты говорил об этом Ванде?

– Да… конечно. Но, кажется, ей это было не очень интересно.

– Она никогда не показывала тебе никаких фотографий? – вспомнила я найденную записку. Миша честно наморщил лоб, вспоминая.

– Фотографии? Нет… Кажется, нет. Только наброски.

Я посмотрела на Яшку. Он пожал плечами:

– Ну чего… Значит, завтра едем к бабке. Я так думаю, что…

Что думает Яшка, я не успела узнать. Скрипнула дверь. Миша уронил книгу, неловко вскочил:

– Отец Фотий!

– Си-и-иди, – нараспев произнес низкий мужской голос. В дверь, наклонившись, вошел священник. Мы, растерявшись, остались сидеть.

Отец Фотий был совсем не стар – лет пятидесяти. Высокого роста, с широкими плечами, мощными кистями рук, видных из-под рясы. По черной курчавой бороде бежали редкие серебряные нити, у рта лежала жесткая складка. Острый взгляд черных глаз из-под мохнатых бровей обежал комнату, остановился на нас.

– Мир вам.

– Здравствуйте, – ответила я. Яшка невежливо промолчал. Отец Фотий подошел к реечному мольберту, взглянул на незаконченную работу. Подозвал Мишу к себе, негромко заговорил, показывая на доску. Миша с готовностью кивал. Несколько раз он робко пытался возразить, но бас отца Фотия рокотал уверенно, и Миша смолкал на полуслове. Их разговор длился не более минуты, а затем священник шагнул к выходу. Бес вскочил, и я поняла: разговора с отцом Фотием не избежать. И лучше будет, если его поведу я.

– Отец Фотий!

Священник обернулся. Острые темные глаза смерили меня с ног до головы. Мне почему-то стало неуютно.

– Слушаю.

– Извините, ради бога… Вы ведь знакомы с Вандой?

– С Вандой? – отец Фотий нахмурился, быстро взглянул на растерявшегося Мишу, о чем-то подумал. – М-м… Та девочка, которая сюда приходила? Артистка?

– Да-да, – обрадовалась я. – Она была у вас на исповеди, верно?

– Да, была. – Отец Фотий нахмурился. – Но это было более полугода назад.

– Простите, что я спрашиваю… Я понимаю, вы не имеете права об этом говорить, но… Ванда пропала. Мы ее ищем уже десять дней. Может быть, вы… Вам что-то известно? Может…

– В милицию обращались? – перебил меня отец Фотий.

– Да, – я вспомнила Осадчего. – Но вы же знаете, как они ищут…

– Верно, верно… – задумчиво протянул отец Фотий. Мы смотрели на него во все глаза. Я машинально дергала Беса за рукав, молясь, чтобы он не открыл рта и не испортил мне налаживающегося разговора со священником. Яшка молчал, зло выдергивал рукав, но рта не открывал. Я понимала почему. При одном взгляде на сильную фигуру и на суровое, жесткое лицо отца Фотия становилось ясно – напористость и хамство здесь не пройдут. Мельком я подумала, что он похож на неистового протопопа Аввакума из Мишиной книжки, который клеймил «неподобную» иконопись, яростно отстаивая старую веру.

– Наверное, я не могу помочь, – наконец отрывисто сказал отец Фотий. – Насколько я помню, она и на исповеди не была полностью искренна. А это большой грех.

– Но, может быть, она вам рассказывала…

– Тайна исповеди не может быть разглашена. – Отец Фотий даже не повысил голоса, но я отчетливо поняла, что дальнейшие расспросы бесполезны.

Наверное, на моем лице слишком ясно отразилось разочарование. Глаза священника потеплели. Смягчившимся тоном он сказал:

– В ее исповеди не было ничего криминального. Если бы было так, я бы первый забеспокоился. Жаль, что я не могу помочь.

С этими словами священник вышел за дверь. Глядя в окно, я видела, как отец Фотий широким размашистым шагом пересекает монастырский двор, что-то зычно кричит работающим на лесах монахам. Неожиданно он развернулся на полдороге и зашагал к штабелям досок, где сгрудилось несколько рабочих. Священник подошел к ним, что-то сказал. Слов я не слышала, но, видимо, произнесены они были резко, потому что рабочие тут же начали оправдываться. Отец Фотий, не дослушав, раздвинул их плечом, схватил с положенной поперек доски фанерки бутылку водки и с силой запустил ее через двор. Бросил что-то гневное и, не оглядываясь, зашагал к церкви. Рабочие провожали его хмурыми взглядами.

– Круто, – оценил глядящий через мое плечо Бес. – Они так его зарежут когда-нибудь. Что это такое – людям на работе выпить не дают.

– Грешно пить при строительстве святого храма, – отозвался Миша. Он по-прежнему стоял у своего мольберта, вглядываясь в изображение на доске. – А зарезать… Господь не допустит. Отец Фотий – такой человек! Без него этот монастырь никогда бы не смогли восстановить. Он все делал сам – и ездил в мэрию, и договаривался в Патриархии, и искал людей, строителей, деньги… Только сегодня вернулся из Киева, из Печерской лавры. Здесь никто не знает, когда он спит. Если бы вы видели, как он везде успевает! И служит литургии, и в приюте ведет уроки, и с нами лазает по лесам… Кстати, по вопросам иконописи лучше разговаривать не со мной, а с ним. У него лучшее собрание икон в Москве, некоторые – уникальны! После полной реставрации монастыря он все их отдаст в храм. Вам надо было попросить у него благословения…