Агата Кристи - Бремя любви

Тогда Лауре было четырнадцать лет, Ширли – три года. Близких родственников у них не было, ближайшей была кузина Анджела. Лаура сама все спланировала, тщательно обдумала каждую деталь, взвесила и представила на рассмотрение со всей силой неукротимого упрямства.

Пожилой нотариус и мистер Болдок были соответственно исполнителем и опекуном. Лаура предложила следующее: она должна бросить школу и жить дома, у Ширли останется ее превосходная няня, мисс Уикс бросит свой коттедж и переселится в дом, будет обучать Лауру и работать по найму в качестве экономки. Предложение было замечательное, практичное и легко выполнимое, только мистер Болдок слабо возразил, что он не любит гэртонских выпускниц и что мисс Уикс с ее идеями превратит Лауру в синий чулок.

Но у Лауры не было сомнений насчет мисс Уикс – ведь не она будет всем заправлять. Мисс Уикс – интеллектуалка, весь ее энтузиазм направлен на математику, а домашние дела ее не увлекут.

План сработал отлично. Лаура получила прекрасное образование, мисс Уикс – привольное житье, о котором прежде и не мечтала, и между ней и Болдоком никаких трений не возникало. Когда надо было принять решение о новой служанке или куда отдать Ширли – в какой детский сад, потом школу в ближайшем городе, – все решала Лаура, а не мисс Уикс. В доме царила полная гармония. Позже Ширли отослали в известную школу-интернат. Лауре тогда было двадцать два года.

Через год разразилась война, и образ жизни переменился. Школу Ширли перевели в новое помещение. Мисс Уикс уехала в Лондон и стала работать в министерстве.

Военное министерство реквизировало их дом под жилье для офицеров. Лаура перебралась в коттедж садовника, работала на соседней ферме и одновременно ухитрялась выращивать собственные овощи в своем большом, огороженном стеной саду.

А год назад война с Германией закончилась. Дом ей вернули мгновенно и неожиданно. Лаура постаралась насколько возможно снова превратить его в дом. Ширли возвратилась, закончив школу, решительно отказалась продолжать учебу в университете.

Она сказала, что недостаточно умна для этого! Классная дама в письме к Лауре выразила это другими словами:

«Я не думаю, что Ширли из тех, кому полезна учеба в университете. Она милая девочка, очень интеллигентная, но отнюдь не научного склада».

Так Ширли вернулась домой, и их опора – Этель, работавшая на заводе, который теперь перестал быть военным, бросила работу и появилась у них, но уже не как горничная, а как мастерица на все руки и старый друг. Лаура вынашивала планы по выращиванию овощей и цветов. Если они с Ширли собираются сохранить дом, нужно, чтобы сад окупал себя, есть надежда, что он будет даже давать прибыль.

Такая картина прошлого пронеслась перед Лаурой, когда она, сняв фартук, пошла в дом умываться. Все эти годы центральной фигурой ее жизни была Ширли.

Малютка Ширли, стоя на шатких ножках, запинаясь рассказывает Лауре, чем заняты ее куклы. Ширли постарше приходит из детского сада и выливает на нее поток путаных описаний мисс Дакворт, и Томми, и Мери, и что натворил этот гадкий Робин, и что нарисовал в альбоме Питер, и что по этому поводу сказала мисс Дак.

Ширли еще старше возвращается из интерната, переполненная информацией: каких девочек она любит, каких ненавидит, у мисс Джефри, учительницы английского, ангельский характер, математичка, презренная мисс Эндрюс, делает подлости, а учительницу французского никто не уважает. Ширли болтала с Лаурой легко, не задумываясь. Они были между собой в довольно занятных отношениях: и не то чтобы сестры – слишком велик разрыв в летах, и не то чтобы разные поколения – как дети и родители. Лауре никогда не приходилось спрашивать, Ширли всегда первая выпалит: «О Лаура, что я тебе расскажу!» и Лаура будет слушать, смеяться, комментировать, соглашаться, спорить.

Сейчас Ширли приехала домой насовсем, и поначалу Лауре казалось, что все идет, как всегда. Каждый день они обменивались впечатлениями. Ширли беззаботно рассказывала о Робине Гранте, об Эдварде Вестбери; для нее искренней, увлекающейся натуры, – было естественным, – или так казалось со стороны – делиться всем, что с ней произошло.

Но вчера, вернувшись с тенниса, она односложно отвечала на вопросы Лауры. Интересно почему. Ширли, конечно, взрослеет. У нее появляется своя жизнь, свои мысли. Так и должно быть. Что сейчас от Лауры требуется, так это понять, как правильно себя с ней вести. Лаура, вздохнув, посмотрела на часы и решила сходить к мистеру Болдоку.

Болдок возился в саду, когда пришла Лаура. Хрюкнув, он тут же спросил:

– Как тебе нравятся мои бегонии? Хороши?

Мистер Болдок был неважным садовником, но необычайно гордился, когда у него что-то получалось, и полностью игнорировал неудачи. Друзья тоже не должны были их замечать. Лаура послушно оглядела чахлые бегонии и сказала, что они очень милые.

– Милые? Да они великолепны! – Болдок, который уже совсем состарился и стал гораздо толще, чем восемнадцать лет назад, со стоном нагнулся и выдернул несколько сорняков.

– Все из-за сырого лета, – прокряхтел он. – Только прополешь грядку опять вылезает. Сказать не решаюсь, что я думаю о вьюнках! Говорите что хотите, но я считаю, что их создал сам дьявол! – Он отдышался и пыхтя спросил:

– Ну, юная Лаура, что тебя привело? Какая беда? Рассказывай.

– Когда я встревожена, я всегда прихожу к вам. С шести лет.

– Ты была странным ребенком. Худенькое личико и огромные глаза.

– Я хотела бы знать, правильно ли я поступаю.

– Я бы на твоем месте не беспокоился. Карррр! Вылезай, презренное чудовище! (Это относилось к вьюнку.) Нет, не беспокоился бы. Некоторые всегда знают, что хорошо, а что плохо, а другие понятия не имеют. Это как слух в музыке.

– Я имею в виду не в моральном плане – хорошо или плохо, а насколько это умно.

– Ну, тогда другое дело. В целом человек делает больше глупых вещей, чем умных. В чем проблема?

– Это насчет Ширли.

– Естественно. Ни о чем другом ты и не думаешь.

– Я хочу, чтобы она поехала в Лондон учиться, на секретаря.

– Мне это кажется выдающейся глупостью, – сказал Болдок. – Ширли милое дитя, но из нее ни за что не получится компетентная секретарша.

– Должна же она что-то делать.

– Да, теперь так говорят.

– И я хочу, чтобы она общалась с людьми.

– Проклятье, дьявол и все напасти на эту крапиву. – Болдок потряс обожженной рукой. – С людьми? С какими это людьми? С толпами? С работодателями? С другими девицами? С молодыми людьми?

– Я как раз имею в виду – с молодыми людьми.

Болдок хохотнул.

– Она и здесь неплохо устроилась. Этот маменькин сынок Робин смотрит на нее как овечка, молодой Питер из-за этого ужасно переживает, и даже Эдвард Вестбери начал мазать бриллиантином то, что у него осталось от волос. Я унюхал его в церкви прошлым воскресеньем. Думаю – для кого это он? А как вышли из церкви, смотрю – он возле нее крутится, как застенчивая дворняжка.