Лев Гурский - Никто, кроме президента

Я решительно свернул яичную тему – к нескрываемому облегчению хозяина, – после чего перевел разговор на главное. И сразу же заметил, что Фердинанд не столько встревожен моими вопросами, сколько удивлен. Либо искусно разыгрывает удивление.

– Звягинцев пропал? Неужто? И в «Листке», вы говорите, про это было? – Он подергал себя за бородку, будто проверял, не отвалится ли. – Интересно. Не знал. Я ведь «Листок» не читаю… А почему вы, собственно, с этим пришли ко мне? На вашем месте я бы жену его, Сусанну, первой записал в подозреваемые.

– Чем же она подозрительна?

– Всем! – без раздумий ответил мой собеседник. – Женщины с такою черной кармой способны на любое. Думаете, не она подучила мужа урезать мне спонсорские, прямо перед выборами? Тридцатник, сумма смешная, половина норковой шубы, но как бы они мне были кстати… А-а, чего вспоминать! Одно скажу: чем больше люди приземлены, тем сильнее ими владеют соблазны. А уж если у тебя дома полно антикварного оружия, если топоров и молотков всюду навешано… Повздорила с мужем, тюк его по голове – и привет.

Про себя я усмехнулся. Воистину: «Аукните, и вам ответится». Сусанна послала меня к Фердинанду, Фердинанд направил обратно, так и будем бродить по кругу… Вслух же я спросил:

– А вами разве не движут соблазны? Соблазн мести, к примеру? Соблазн наживы?

– Месть, Максим Анатольевич, это не мой профиль, – тотчас же открестился Изюмов. – Это удел ограниченных людей – или же крупных богов. Такая вот странная компашка. Упертым людям не жаль ни времени, ни сил на идею-фикс, они могут хоть жизнь на нее угрохать. А всемогущие боги отомстят мимоходом, испепелят гору или там человечка – и все, проехали. Новый день, новые заботы… Поскольку от вас, чекистов, правду не скроешь, то признаю: я злопамятен. Будь я великим Зевсом или бессмертным Саваофом, и я, быть может, не удержался кого-нибудь растереть в порошок. Но я – бог маленький, живой, домашний. Метать молнии я не умею. А подкладывать на стулья кнопки не хочу.

– И что же, маленькие боги не нуждаются в деньгах?

– Нуждаются, – согласился Изюмов. – Но мы выкручиваемся без криминала. Мои адепты платят за учебу и посвящение, а потом еще у меня, допустим, есть договор с «Мосэнерго» на брэнд-рекламу.

– Это как? – не понял я.

– Все дело в тарифах, – пояснил Фердинанд. – Вы же знаете: население покупает киловатты подешевле, а предприятия – подороже. Потому энергетикам в плюс, чтобы сами горожане экономили. Тут мы смыкаемся. И я тоже считаю, что Свет – категория духовная, а не материальная. Сияние – оно в душе человека, а не вовне. Вот, гляньте, это для расклейки в метро…

Мелкий бог протянул руку и достал с полки стопку рекламных квадратиков. На них изображалась перечеркнутая электролампочка, ниже шел текст: «НЕКТАРИЙ. Не потому, что от Него светло, а потому, что с Ним не надо света». И номер телефона.

– Остроумно, – признал я. – Вы, стало быть, теперь Нектарий? Красивое имя. Но со стихами Анненского вы обошлись варварски, это зря. Не боитесь, что любители поэзии побьют?

– Нас не запугать, мы привычные, – с достоинством сказал Фердинанд, он же Нектарий. – Христа вот тоже распяли за чужие грехи. А подправить стишок – и грех невеликий, и деньги верные, и законом не запрещено. Вам, понимаю, как работнику органов, интереснее, чтобы я зарабатывал другим. Киднэппингом, например, да? Но только не воровал я вашего Звягинцева, слово бога. Хотите верьте в меня, хотите нет.

Где-то я вычитал, что товарищ Сталин в последние годы, опасаясь покушения, требовал от охраны постоянно менять маршруты. Так что всякий раз добирался от «ближней» дачи до Кремля заковыристыми путями… Сегодня мне тоже довелось побывать в шкуре усатого генсека: из-за пробок в центре и двух закрытых на ремонт транспортных развилок нашему кортежу понадобилось совершить немыслимый крюк. На официальную встречу с президентом Волиным меня повезли в Кремль по Крымскому валу через – вы не поверите – Таганку.

Но нет худа без добра. Зато я проехал мимо Театра на Таганке и увидел свежие афиши. «Мастер и Маргарита» у них все еще в репертуаре. С ума сойти!

Когда я был послом Украины, мы с Сердюком ходили на этот спектакль. Как киевлянин киевлянина, я вообще ценю Булгакова и к фильмам или спектаклям по его мотивам всегда отношусь ревниво: не замайте земляка. Но любимовская версия мне приглянулась. Даже мой теперешний бодигард, который в ту пору служил в Безпеке, а числился атташе по культуре, постановку снисходительно одобрил. Особенно сцену бала у Сатаны – с голыми барышнями.

– Помните Таганку, Сердюк? – Я легонько толкнул его в бок.

– А як же! – причмокнул мой охранник. Глаза его затуманились. – Уж не забудешь. Такие пирожки с капустой у них в буфете… – По моему лицу Сердюк понял, что сморозил что-то не то и поспешил добавить: – …ну и заварные пирожные, само собой…

– Эх, Сердюк! – только и вздохнул я. – Вам же, по легенде, полагалось нести культуру в массы. О чем вы, интересно, говорили на приемах с другими культурными атташе? Неужели о пирожках?

– Да нормально вроде говорили, – пожал плечами Сердюк, – вполне четкие были ребята, без этих умственных штучек-дрючек.

Тут я сообразил, что эту должность в посольских штатах всех стран традиционно оставляют за собой разведка и контрразведка. Поэтому Сердюк, разумеется, находил общие темы с коллегами. Белыми воронами как раз бы выглядели подлинные профильные атташе. Ежели такие птички вообще встречаются в природе.

Сердюк, впрочем, и так входил в любой коллектив, словно патрон в обойму. Когда я перетаскивал его из Киева в Нью-Йорк, то больше всего опасался языкового барьера. С детства мой бодигард разговаривал на русском, и никакие иные языки по-настоящему ему не давались – даже на чистой рiдной мове он мог общаться без перерыва минут пять, не больше: после скатывался на суржик, а затем вновь на русский. Я подумывал о включении в группу секьюрити ООН переводчика-универсала, но это оказалось ни к чему. Возглавив мою охрану, Сердюк не стал прогибаться под многоязычный мир, а решительно прогнул его под себя. В группе моих телохранителей подобрался разномастный народ – Жан-Луи Дюссолье из Экваториальной Гвинеи, австриец Ханс Шрайбер, чех Ян Палинка, финн Аки Туртиайнен и прочий интернационал, – поэтому рабочим языком был, естественно, английский. Однако меньше чем через неделю им сделался русский. Жан-Луи удачно вспомнил учебу в московском Лумумбарии. Ханс – что его бабка была в советской зоне оккупации и, может, он сам на четверть украинец. Аки – что изучал русский в школе. И даже стойкий Янек, которого назвали в честь мученика 68-го года, вскоре без напряжения употреблял слова «вотка», «устаф», «товарисч» и «тывою мать»…