Филип Керр - Друг от друга

— Тебе свежий воздух нужен, и все, — сказал он. — Через минуту все будет в норме.

— Как он там? — нервно оглянулся водитель. — Совсем мне ни к чему, чтоб он блевал в моей машине.

— Порядок. — Громила отвинтил крышку на плоской фляжке и влил в меня еще немного коньяку. — Верно? А, крутой парень?

— Ладно, уже неважно, — вмешался котелок. — Мы на месте.

Машина остановилась.

— На месте — это где? — выдавил я. Они выволокли меня из машины и подтащили к хорошо освещенному входу, где прислонили к штабелю кирпичей.

— Тут государственный госпиталь, — сообщил громила. — Богенхаузен. Отдохни малость. Кто-нибудь да наткнется на тебя вскорости. И сделают все, что положено. С тобой, Гюнтер, будет полный порядок.

— Какая забота! — Я попытался собраться с мыслями, сосредоточиться и прочитать номер машины. Но в глазах у меня двоилось, а потом и вообще все почернело. А когда я снова сумел сфокусировать взгляд, машина уже уехала, а рядом со мной опустился на колени человек в белом халате.

— Что, чересчур крепко ударили по спиртному?

— Ударил не я. Другие. И не по спиртному, а по мне. Лупили, будто любимую грушу Макса Шмелинга. [13] Шмелинг Максимилиан Адольф Отто — боксер, единственный абсолютный чемпион мира из Германии, был назван лучшим спортсменом столетия

— А вы уверены? — засомневался он. — От вас пахнет коньяком. И очень сильно.

— Они мне дали выпить, — объяснил я. — А то мне поплохело — после того как они отрубили мне палец. — И я в подтверждение помахал у него перед лицом окровавленным кулаком в платке.

— Хм… — Доказательство, похоже, его не убедило. — У нас лечится много пьянчуг, которые сами себя калечат, а потом являются сюда. Они воображают, нам тут делать нечего, только их беды расхлебывать.

— Послушайте, мистер Швейцер, [14] Швейцер Альберт (1875–1965) — философ-теолог, врач и гуманист. Лауреат Нобелевской премии мира — прошептал я, — меня измолотили в месиво. Так будете вы мне помогать или нет?

— Может быть. Ваше имя и адрес? И так, на всякий случай, чтобы я не чувствовал себя идиотом, если наткнусь на бутылку в вашем кармане, — как зовут нового канцлера?

Имя и адрес я ему назвал.

— Но как зовут нового канцлера, понятия не имею, — добавил я. — Я еще до сих пор стараюсь забыть имя последнего.

— Ходить можете?

— До кресла-каталки, может, и добреду, если покажете, где оно.

Он выкатил инвалидную коляску из-за дверей и помог мне усесться.

— А на случай, если вдруг поинтересуется старшая сестра, — сказал он, вкатывая меня внутрь, — имя нового федерального канцлера — Конрад Аденауэр. Если она учует запах коньяка, прежде чем мы успеем снять с вас одежду, то вполне может спросить. Пьяниц она не терпит.

— А я — канцлеров.

— Аденауэр был мэром Кёльна, — сообщил человек в белом халате, — пока англичане не сместили его за некомпетентность.

— Что ж, значит, со своими новыми обязанностями он справится превосходно.

Наверху врач разыскал медсестру, чтобы помогла мне раздеться. Девчонка была премиленькая, и даже в госпитале она наверняка нашла бы более приятное зрелище, чем мое бледное тело все в синих полосах от трости — ну просто флаг Баварии!

— Господи Иисусе! — вырвалось у доктора, когда он вернулся осматривать меня. Кстати о Христе. Я стал гораздо лучше представлять себе, как он себя чувствовал, после того как с ним закончили разбираться римляне. — Что же с вами произошло?

— Я же говорил — меня избили.

— Но кто? Почему?

— Сказали, что они полицейские, — ответил я. — Может, просто потому, что хотели, чтоб я вспоминал их добрым словом. Я-то всегда думаю о людях только плохо — такой вот у меня недостаток. А еще — вечно суюсь не в свои дела и слишком распускаю язык. Именно от этого, думаю, они и желали остеречь меня, если читать между синяков.

— Хм, с чувством юмора у вас полный порядок, — заметил доктор. — И у меня предчувствие, что утром оно вам очень даже понадобится. Синяки ваши мне не нравятся.

— Мне тоже.

— Сейчас сделаем рентген. Проверим, нет ли переломов. А потом накачаем болеутоляющим и взглянем на ваш палец.

— Да сейчас смотрите — он у меня в кармане куртки.

— Вообще-то я имел в виду культю. — Я позволил ему размотать платок и осмотреть остаток мизинца. — Потребуется наложить пару швов, — заключил доктор. — Обработать антисептиком… Но проделано очень аккуратно. Отрублены две верхние фаланги. Как они сделали это? Ну, то есть чем отрубили?

— Молотком и стамеской.

Доктор и медсестра сочувственно поморщились. Меня била дрожь. Медсестра набросила мне на плечи одеяло, но дрожь не унималась, я потел, и мне ужасно хотелось пить. Когда я начал зевать, доктор ущипнул меня за мочку уха.

— Ну теперь даже не тратьте напрасно слов, — сквозь стиснутые зубы прошептал я. — Я понял: вы считаете, что я душка.

— У вас шок. — Он помог мне улечься на кровать, медсестра накрыла меня несколькими одеялами. — Вам повезло, что вы так быстро оказались у нас.

— Сегодня вечером все считают меня настоящим везунчиком, — пробормотал я. Мне стало совсем худо. Я разволновался, как форель, пытающаяся плыть на стеклянном кофейном столике. — Скажите мне, доктор, может человек летом заразиться гриппом и умереть?

— Гриппом? — переспросил он. — О чем вы говорите? У вас нет гриппа.

— В том-то и странность. А чувствую я себя так, будто у меня грипп.

— И вы не умрете.

— В восемнадцатом году от гриппа умерло несчитаное количество людей. Как же вы можете быть так уверены, док? Люди без конца умирают от гриппа. Моя жена, например. И вторая моя жена тоже. Не знаю почему, но что-то мне не понравилось. Я не про жену. Хотя и она мне последнее время не нравилась. Вначале — да. Нравилась, и сильно. Но уже с конца войны — нет. И уж тем более, когда мы переехали в Мюнхен. Может, я и заслужил сегодняшние побои. Из-за этого. Понимаете? Я, док, все заслужил. Все, что со мной сотворили.

— Чепуха! — сказал доктор, потом вопрос мне вроде задал, что ли. Я не разобрал. Я уже ничего не разбирал.

Снова сгустился туман. Он валил, точно пар из сосисочной в холодный зимний день. Берлинский воздух. Его ни с чем не спутаешь. Будто вернулся домой. И только частичка меня осознавала, что все неправда, я просто второй раз за вечер теряю сознание. И это немножко напоминает смерть. Но все-таки лучше. Все лучше, чем быть мертвым. Может, я действительно везунчик, только этого не понимаю? Пока я могу отличить жизнь от смерти, все более-менее нормально.

Наступил день. В окна лился солнечный свет. Пылинки дрожали в сверкающих лучах, точно в свете небесного кинопроектора. А может, то были ангелы, посланные, чтобы передать мне благую весть небес. Или мельчайшие крупинки моей души, рвущиеся к посмертной славе, бесстрашно разведывающие путь к звездам? Луч чуть заметно переместился, словно стрелка гигантских солнечных часов, и, наконец, коснулся изножья кровати, даже сквозь простыню и одеяла согрев пальцы ног, словно напоминая, что мои мирские дела еще не завершены.