Филип Керр - Друг от друга

— Напомни мне, Эйхман, чтобы я никогда не садился играть с тобой в карты, — бросил я. — А уж если сяду, то чтоб ты непременно снял пиджак и закатал рукава рубашки.

— Передай Файвелю Полкесу только одно — пусть приедет в Каир. Он поймет. Но ради всего святого, не вздумай упоминать великого муфтия.

— Что еще за муфтий?

— Хадж Амин, — пояснил Эйхман. — Он и есть великий муфтий в Иерусалиме. Верховное лицо религиозного закона в Палестине. Англичане назначили его в тысяча девятьсот двадцать первом году, что делает его самым могущественным арабом в стране. Он яростный антисемит. В сравнении с ним фюрер просто обожает евреев. Хадж Амин объявил евреям джихад. И потому «Хагана» и «Иргун» жаждут видеть его мертвым. И потому лучше, чтобы Файвель Полкес не знал, что мы планируем встретиться и с Амином. Полкес конечно же заподозрит, что такая встреча состоится. Но это уж его проблема.

— Надеюсь только, что она не станет моей, — вздохнул я.

День спустя после того, как Эйхман с Хагеном отбыли на пароходе в Александрию, в отеле «Иерусалим» объявился разыскивающий их Файвель Полкес. Польский еврей лет за тридцать, дымящий без перерыва. Щеголял он в помятом легком костюме и соломенной шляпе. Ему явно не мешало побриться, но в сравнении с русским евреем, сопровождавшим его и тоже не вынимавшим сигареты изо рта, он казался гладко выбритым. Спутнику его, Элиаху Голомбу, было за сорок, и весь он, с мощными плечами и обветренным лицом, точно был высечен из гранита. Пиджаки у обоих были застегнуты на все пуговицы, хотя жарища стояла обжигающая. Застегнутый в жаркий день пиджак означает обычно одно. Когда я объяснил ситуацию, Голомб выругался по-русски, а я, стараясь сгладить ситуацию — эти люди были все-таки террористами, — указал на бар и пригласил их выпить. За мой счет.

— Ладно, — кивнул Полкес, говоривший на хорошем немецком. — Но не здесь. Давайте двинем куда-нибудь еще. У меня машина на улице.

Соглашаться меня совсем не манило: одно дело — выпить с ними в баре отеля и совсем другое — отправляться неведомо куда в машине с людьми, чьи застегнутые пиджаки недвусмысленно сообщали: они вооружены и, вероятно, опасны. Заметив мое замешательство, Полкес заверил:

— Приятель, ты будешь в полной безопасности. Воюем мы против англичан, не против немцев.

У отеля мы погрузились в салон двухцветного «райли», и Голомб отъехал медленно, как человек, не желающий привлекать к себе лишнего внимания. Мы двинулись на северо-восток, через германскую колонию роскошных белых вилл, известную под названием Маленькая Валгалла, затем, повернув налево, переехали через железнодорожные пути в Хашакар-Херцл. Еще раз свернули налево в Лилиен-Блум и остановились у бара, по соседству с кинотеатром. Находимся мы, сообщил Полкес, в центре садового пригорода Тель-Авива. Воздух тут благоухал ароматом цветущих апельсиновых деревьев и моря. Все выглядело аккуратнее и чище, чем в Яффе. Во всяком случае, более по-европейски. И я отметил это вслух.

— Естественно, ты чувствуешь себя как дома, — согласился Полкес. — В этом районе живут только евреи. А поселись тут арабы, и весь пригород превратился бы в писсуар.

Мы зашли в кафе со стеклянной витриной вместо передней стены, вывеска была написана на иврите, называлось кафе «У Капульски». По радио играла музыка, по-моему еврейская. По плиточному полу возила тряпкой женщина, ростом почти карлица. Заднюю стену украшал портрет старикана, немного похожего на Эйнштейна, но без вислых усов, с буйной шевелюрой, в рубашке с открытым воротом. Кто это такой, я понятия не имел. Рядом с этим портретом висел еще один: человека, похожего на Маркса. Я узнал основателя современного сионизма Теодора Герцля, потому что у Эйхмана в папке (которую он именовал «досье евреев») лежала его фотография. Глаза бармена следили за нами, пока мы, отодвинув занавеску из бус, шли в душный задний зал, заставленный ящиками с пивом; стулья там были опрокинуты на столы. Полкес спустил три стула на пол, а Голомб прихватил из ящика три пива, сдернул с бутылок крышечки большими пальцами и водрузил их на стол.

— Ловкий трюк! — похвалил я.

— Ты бы посмотрел, как он открывает консервы с персиками, — обронил Полкес.

Здесь тоже была жарища. Сняв пиджак, я закатал рукава рубашки. Но оба еврея остались сидеть в пиджаках, по-прежнему наглухо застегнутых. Я кивком указал на бугры у них под мышками:

— Все нормально. Я видел пистолеты и прежде. Увижу ваши, мне не станут потом сниться кошмары.

Полкес перевел мою речь на иврит, Голомб, улыбаясь, покивал, оскалив большущие зубы, желтые, словно обычно он обедал сеном, и снял пиджак. Полкес — тоже. У каждого из них оказалось при себе по здоровущему «Уэбли». Мы закурили, отхлебнули по глотку теплого пива и поглядели друг на друга. Я больше внимания уделил Голомбу, потому что главным тут, похоже, был он.

— Элиаху Голомб, — сказал Полкес, — член Верховного командования «Хаганы». Он одобряет радикальную политику вашего правительства в отношении евреев, так как «Хагана» убеждена, что это способствует укреплению силы еврейского населения в Палестине. Что означает одно: в перспективе еврейское население по численности превзойдет арабское, и тогда мы сумеем завладеть всей страной.

Теплое пиво я всегда терпеть не мог и ненавижу хлебать его из бутылки. Меня бесит, когда приходится пить из бутылки. Лучше уж не пить вовсе.

— Давайте кое-что проясним, — сказал я. — Это не мое правительство. Я ненавижу нацистов. И будь у вас хоть капля здравого смысла, вы тоже ненавидели бы их. Это кучка чертовых брехунов, ни единому их слову верить нельзя. Вы верите в свое дело. Это замечательно. Но в Германии мало во что стоит верить. Разве только в то, что пиво всегда следует подавать холодным и с высоченной шапкой пены.

Полкес переводил мои слова, и, когда он закончил, Голомб закричал что-то на иврите. Но я еще не завершил своей обличительной диатрибы.

— Желаете знать, во что верят нацисты? Люди вроде Эйхмана и Хагена? В то, что ради Германии можно мошенничать. Ради нее можно лгать. И вы — чертовы простаки, если считаете по-другому. Даже теперь эти два нацистских клоуна готовятся встретиться в Каире с вашим другом, великим муфтием. Они заключат с ним сделку. А потом, на другой день, заключат сделку с вами. После чего отправятся обратно в Германию и станут выжидать, какая из двух больше понравится Гитлеру.

Появился бармен с тремя кружками холодного пива, поставил их на стол.

— Думаю, — улыбнулся Полкес, — ты понравился Элиаху. Он хочет знать, зачем в Палестине ты. С Эйхманом и Хагеном.

Я рассказал им, что я частный детектив и про поручение Пауля Бегельмана.

— Так что теперь вам известно, тут нет ничего благородного, — заключил я. — Мне просто щедро платят за труды.