Шарль Эксбрайа - Семейный позор

- Вполне.

- Разумеется, с Салисето и Боканьяно не спускают глаз - вдруг кому-нибудь из них захочется переменить климат?.. Оба не понимают, почему их до сих пор не отправили за решетку, но, как и положено настоящим бандитам, просто считают нас дураками... Это дает им ощущение относительной безопасности. Вот я и жду, когда убийца, совсем успокоившись, сделает ошибку. Тогда-то я его и поймаю за шиворот.

- А у вас нет более точных соображений насчет личности преступника?

- Скорее всего, это Тони Салисето... Генуэзец, конечно, сначала навел справки и явился не к подручному, а к главарю банды. Боканьяно слишком туп... Я прошу у вас еще несколько дней, патрон.

- Ладно.

- Благодарю вас.

* * *

В доме Маспи все шло прахом. После бунта Селестины и ареста Ипполита у Элуа и его отца появилось несколько непривычное чувство, что их воля перестала быть законом для женщин. Долгие годы безропотного послушания в мгновение ока ушли в прошлое. Теперь Селестина уже не боялась говорить о Бруно, несмотря на то, что глава семьи запретил касаться этой темы. А настоящий переворот произошел, когда Маспи вернулись с так странно оборвавшегося торжества. Едва успев положить сумочку на стол в гостиной, Селестина с необычным для этой всегда приветливой и мягкой женщины раздражением налетела на мужа:

- А ну, посмотри на меня, Элуа! Может, ты еще и гордишься собой?

Остальные замерли, словно персонажи какого-нибудь фильма "новой волны". Великий Маспи, не привыкший к подобному обращению, попытался было восстановить прежнее положение вещей:

- Это еще что такое? Как ты смеешь так разговаривать с супругом, которого обязана уважать?

Селестина рассмеялась:

- А кто это сказал?

- Что сказал?

- Что я обязана тебя уважать?

Сбитый с толку таким неожиданным ответом Маспи смешался:

- Ну... так принято... короче, это закон...

- Так тебе же вроде плевать на все и всяческие законы?

- В каком-то смысле...

- Не увиливай! Ты сам нам всегда втолковывал, что законы и жандармы не для тебя... И, кажется, ты достаточно долго отсидел в тюрьме за свое презрение к законам?

- Ну и что?

- А то, что нечего теперь взывать к закону и приставать ко мне!

- Приста...

- Вот именно! Я ведь точно так же, как и ты, чихать хотела на законы! А потому обойдешься без уважения!

В перепалку вмешался дед:

- Элуа, не позволяй ей разговаривать таким тоном! Подумай, какой пример она подает твоей матери!

Но Селестина в одну секунду отбила у старика весь воинственный пыл:

- А вы, дедушка, шли бы лучше к себе в комнату, пока я не рассердилась! Не то ужин вам придется искать в другом месте!

- Селестина! - возмутился Маспи. - Я запрещаю тебе...

- Ты? Да иди ты...

В эту минуту в доме Маспи началась новая эра. Тем не менее Элуа, оправившись от потрясения, решил бороться и не допустить полного краха. Пока старики тихонько отступали, не желая случайно угодить под горячую руку, хозяин дома напустил на себя торжественный вид.

- Я к этому не привык, Селестина... С чего вдруг ты стала обращаться со мной, как с последним... ничтожеством?

- А как еще можно назвать мужчину, если он позволяет оскорблять свою жену, оставляет ее без помощи и защиты?

- Да что ты болтаешь?

- Может, ты не слыхал, как со мной разговаривала Перрин?

- Когда речь заходит о господине Бруно Маспи, я не желаю вмешиваться! Мне слишком стыдно!

- Это мне стыдно за тебя!

- Я запретил тебе говорить о парне, которого больше не желаю знать!

- Ах, ты его больше не знаешь? Старый дурак! Во всяком случае, ты не посмеешь отрицать, что наш сын просто красавчик! А как он вошел!

Элуа скорчил гримасу.

- Красавчик... не стоит преувеличивать... И вообще, интересно, в кого это ему быть красивым?

- В меня! Ты уже забыл, какой я была раньше? В те времена, когда малыш появился на свет?

Маспи чувствовал, что разговор принимает слишком опасный для него оборот. Он попробовал сменить тему.

- Я помню только одно: что категорически запретил вспоминать о субъекте, опозорившем до сих пор всеми почитаемую семью!

- Кем?

- Что - кем?

- Я тебя спрашиваю: кто нас уважал?

- Но, мне кажется...

- Нет, Элуа... К нам относились с почтением все отбросы общества, но ни один порядочный человек не пожал бы тебе руки... И был бы совершенно прав, Великий Маспи, потому что ты плохой муж, бессовестный отец и, с точки зрения нормальных граждан, всего-навсего мелкий жулик!

- Я вижу, господин Бруно здорово промыл тебе мозги!

- Ну, он-то везде может ходить с высоко поднятой головой!

- В форме!

- А на тебя не надевали в тюрьме форму?

- Так это ж насильно! Я ее не выбирал!

- Ошибаешься! Ты выбрал образ жизни, а вместе с ним - и тюремную робу!

Наступила долгая тишина. Оба обдумывали все сказанное. Наконец Маспи поднялся из кресла.

- Селестина... я тебя всегда уважал... но на сей раз ты зашла слишком далеко... Для меня твой сын - презренный тип, и, даже если бы он тонул у меня на глазах, я бы и мизинцем не шевельнул... Я считаю, что Бруно Маспи умер и похоронен... А теперь, если хочешь, отправляйся к нему... и, коли Фелиси тоже увяжется за вами, - задерживать не стану! Ты, твой сын и твоя дочь стали говорить на другом языке, поэтому вполне естественно, что мы больше не понимаем друг друга... И, раз уж так получилось, я готов остаться один со стариками и поддерживать честь дома Маспи!

В тот вечер впервые в жизни Элуа настолько утратил вкус к радостям бытия, что улегся спать без ужина.

* * *

Утром инспектор Пишранд заглянул в паспортный отдел префектуры к своему другу Эстуньяку, чьим детям приходился крестным отцом. Приятели мирно болтали, когда полицейский вдруг заметил ослепительную блондинку. Эта не слишком добродетельная особа, Эмма Сигулес по кличке Дорада*, занимала в своем кругу довольно высокое положение - поговаривали, что она более чем дружна с Тони Салисето. Незаметно указав на молодую женщину, Пишранд попросил приятеля:

______________

* Изящная золотистая рыбка. - Примеч. перев.

- Постарайся задержать эту девицу на две-три минуты, а я тем временем узнаю у твоего коллеги, что ей понадобилось.

- Положись на меня!

Когда Дорада после долгих препирательств вышла наконец из кабинета, в коридоре ее встретил Эстуньяк. А инспектор поспешил к чиновнику, у которого только что побывала Эмма Сигулес. Очередь недовольно заворчала, и инспектору пришлось предъявить удостоверение.

- Чего хотела мадемуазель Сигулес?

- Получить паспорт.

- Так-так... она вам случайно не сказала, куда собралась?

- Кажется, в Аргентину.

- Естественно! А она не задавала вам каких-нибудь не совсем обычных вопросов?

- Честно говоря... Погодите, а ведь и правда! Мадемуазель Сигулес хотела знать, сколько драгоценностей может прихватить с собой, не опасаясь затруднений со стороны аргентинской таможни... Я ответил, что хоть тонну, там ни слова не скажут и даже наоборот!