Карло Шефер - Жертвенный агнец

Он рванул на себя первую попавшуюся дверь. За ней была комната средних размеров, без всякой мебели. Картонные коробки, гладильная доска, водопроводная труба с заглушкой, стиральная машина и сушилка для белья. Возможно, прежде там иногда появлялись жильцы.

— Практично! — вскричал Тойер. — Когда у меня работает центрифуга, мне всегда кажется, будто прилетел маленький вертолет. Но знаете что, брат Денцлингер? — Лицо старика по-прежнему оставалось бесстрастным. — Не использовать в трехкомнатной квартире одну комнату — это наказуемо. Знаете ли вы об этом?

Никакой реакции.

Тойер услышал, как внизу открылась входная дверь. Вероятно, доктора Кремера все это время не было дома. Повезло.

— Сейчас я выброшу вас из окна. Затем спущусь вниз и загоню, допустим… — он снял со стены черный зонтик, висевший над трубой водяного отопления, — вот этот предмет вам в задницу. Удовольствия мне это не принесет, зато, возможно, побудит вас продвинуться дальше. Да, кстати, а вы получили тогда удовольствие?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Тойер громко захохотал и взял старика под руку:

— Не понимаете? Надо же! Тогда давайте присядем на кухне за стол и побеседуем начистоту.

Тойер сел на кухонный стул спиной к окну. Здесь тоже преобладали печальные реликты из минувших десятилетий. Каминная труба еще висела на стене, словно камин только что убрали; между тем она была заткнута пожелтевшими газетами. На плите стоял дешевый старый чайник, на его ручке сохранились остатки эмали. Денцлингер нерешительно остановился в дверях. Во время своих выкрутасов сыщику приходилось постоянно держать в уме, что его оппонент, возможно, лишен всяких тормозов, а это нередко компенсирует физическую немощь.

Тойер убрал с лица шутовскую улыбку:

— Вы праздновали дни рождения маленькой Сары? Наряжались в Санта-Клауса?

Старик сел напротив него. Теперь он держался не так напряженно — вероятно, почувствовал себя уверенней.

— Зачем вы меня мучаете? Вам ведь известно, что моя дочь бесследно пропала. Да, когда она была маленькая, моя жена старалась приглашать к нам других детей. У нас было просторно, и в свободные часы, хотя именно рождественские дни для пастора…

— Бог ты мой, — захохотал Тойер, — или ваш. Дарю вашего Бога вам! Я долго оскорблял вас, разгуливал по вашей квартире, хамил, а вы стали защищаться лишь тогда, когда речь зашла о вашей профессиональной нагрузке в далеком прошлом! Не смешно ли, а? Обычно наши пенсионеры не терпят такого надругательства!

— Говорите, — сказал Денцлингер. — Когда-нибудь вы замолчите — или ясно скажете, что вам надо. Я вам нужен? Зачем, с какой целью? Вы намекали на то, что я убийца. Чей? Чей я убийца?

Тойер пригвоздил его взглядом. Где-то тикали часы. В доме кто-то включил воду.

— Ну?

— Скачи, скачи, лошадка, — тихонько запел Тойер, не отрывая глаз от старика. — Всадник упадет, тут же пропадет… упадет со склона, склюют его вороны… Вы пели так когда-то? Давным-давно, когда еще были человеком?

— Оставьте вы это!

— Нет, я не оставлю, — прошептал комиссар и наклонился через стол, ощутив при этом старческий запах, чуточку сладковатый. — Сам я никогда не пел этой песенки, господин Денцлингер. Моя жена была на последних месяцах беременности, когда погибла в аварии. Ей было нужно что-то купить, она попросила меня, а я уклонился, из лени. Она поехала сама и разбилась. Десятки лет я страдал от своей вины… правда, не все время, я не сверхчеловек. Но страшная боль осталась. Как вы переносите свою боль? Что заставляет вас убивать и дальше?

Зенф ворвался в кабинет. С него градом лил пот.

— Проклятье, надо было нам раньше это сделать! — На этот раз Хафнер не стал возражать против местоимения «мы». — Кремер, доктор медицины. Когда он был молодым, западные спецслужбы забросили его в ГДР, вероятно, с подрывными целями, поскольку он обучен технике близкого боя. Потом был арестован, попал в Баутцен, суровое место. Его обменяли, после чего он вернулся на родину в Гейдельберг и стал изучать медицину…

Лейдиг схватился за голову:

— Значит, он владеет полицейскими методами слежки и…

— Второй преступник? — встревоженно вскричал Хафнер.

— Нет, пасхальный заяц… Когда-то прославился в качестве врага левых. — Зенф помахал пачкой распечаток. — В первые годы после возвращения в Гейдельберг пережил острый душевный кризис — следствие заключения и пыток. Угадайте-ка, кто ему помог в то время, да так, что он даже осилил учебу в медицинском?…

— Конечно, не Туффенцамер. — Штерн встал. — Тогда мы действительно должны быть там. Надо сообщить обо всем Тойеру. Проклятье, ведь это я послал его туда…

— Я предполагаю, что Денцлингер, убив в состоянии аффекта дочь, посвятил его в свою тайну. Тот помог ему из благодарности, и с тех пор… — Зенф с досадой пнул радиатор отопления.

— Они стали сообщниками, — кивнул Лейдиг. — Штерн прав. Мы должны торопиться.

Хафнер был уже в дверях.

— Осторожней! — крикнул Зенф. — Особенно ты, Хафнер, я не хочу потом вычищать хлам и грязь из твоего письменного стола.

— Боль — неотъемлемая часть жизни, и в этом отношении моя жизнь была необычайно богатой, — сказал пастор. Тойеру почудилась дрожь в его голосе. — Вы не имеете права меня судить! Не имеете…

Сыщик откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— Нет, господин Денцлингер, у меня есть на это право. Я напомню вам парочку заповедей, которые ваша церковь считает достаточно важными. Например, не убий. Я узнал ее от сонма ангелов. Они сели на мой карниз, и я угощал их нектаром и амброзией, а они за это играли мне на арфе и пели… — Скрипучим голосом комиссар провыл: — О славный, о блаженный…

— На современном немецком это называется блефовать, верно? Но в телевизионных сериалах такой прием более впечатляет, чем в реальной жизни.

— Вы просто наделали много ошибок, господин Денцлингер. Вы действовали глупо, по-идиотски, но зато с примечательной жестокостью. Каким образом вы заставили Роню выпить снотворное? Давай, говори, старый козел!

Пастор затряс головой и в истерике закричал:

— Что вы себе позволяете? Как вам не стыдно? Уходите немедленно! Оставьте меня!..

Тойер схватил его за шиворот и поднял большим пальцем старческий подбородок, с омерзением ощущая при этом дряблую кожу. Потом проговорил, стараясь, чтобы его слова звучали с максимальным цинизмом:

— Саре было семнадцать. Семьдесят четвертый, бешеный год. Германия стала чемпионом мира по футболу. Тогда мне исполнилось двадцать пять. Вы ведь знаете, что это за возраст. Да еще в те годы, когда свободная любовь докатилась до Гейдельберга. Мы занимались ею всюду, господин Денцлингер. Я отымел вашу маленькую Сару. Гейдельберг ведь большая деревня. Господи, она возбуждала меня, маленькая сучка…